О политических репрессиях в СССР

По решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 3 октября 1939 года[34], рядовых и унтер-офицеров, уроженцев территорий Польши, отошедших к СССР, распустили по домам, а более 40 тысяч жителей Западной и Центральной Польши передали Германии. Оставшиеся военнопленные были распределены следующим образом[35]:
Категория Размещение Количество, чел.
Офицерский состав Старобельский (Луганская область) 4000
Офицерский состав Козельский лагерь (Оптина пустынь) 5000
Жандармы, полицейские и им соответствующие Осташковский лагерь (Нило-Столобенская пустынь) 4700
Рядовые и мл. комсостав строительство дороги Новоград-Волынский — Львов 18 000
Рядовые и мл. комсостав Наркомчермет на работу в Криворожском бассейне около 10 000
ИТОГО около 41 700

 

Я, Шум Анатолий Степанович, 1926 года рождения, хочу рассказать о тех далеких событиях, которые произошли в апреле 1943 года в Катыни. Эти события связаны с первой эксгумационной комиссией, которую проводили немцы в апреле 1943 года. Я был живым очевидцем, свидетелем эксгумационных работ, связанных с опознанием тел польских военных офицеров, расстрелянных в Катыни в 1940 году.

В те далекие времена я был 17-летним мальчишкой. Жили мы в Смоленске, оккупированном немецко-фашистскими захватчиками. Сам я уроженец этого города, здесь прошли и мое беззаботное детство, и суровая юность. Сейчас живу в городе Сочи.

Вместе с другими мальчишками-ровесниками я работал в песчаном карьере на Рачевке. Мы грузили песок вместе с пленными французами. Весь город знал уже о том, что в Катыни немцы обнаружили захоронения польских военных офицеров и что сейчас там ведутся раскопки с опознанием тел убитых.

Нам очень хотелось увидеть все своими глазами. Пленные французы были доброжелательно к нам настроены и взяли нас с собой в Катынь. Этот ясный солнечный апрельский день я запомнил на всю жизнь.

Мы приехали в Катынский лес. Несмотря на то, что погода стояла чудесная, весь воздух был пропитан запахом трупного смрада.

Мы вылезли из машин, нас пропустила охрана, мы прошли на территорию раскопок, находившихся в самой глубине леса. Перед нами предстала ужасающая картина: открытые вонючие ямы, наполненные трупами. Посреди леса стояли столы, за которыми сидели представители делегаций из разных стран, а во главе стола заседали члены Международного Красного Креста. Напротив каждой делегации стоял флажок той страны, которую он представлял.

В Катынском лесу была слышна немецкая речь, изредка прерываемая отдельными русскими фразами и словами. На эксгумационных работах использовали русских военнопленных, которые были одеты в резиновые сапоги и очень длинные резиновые перчатки, доходившие почти до локтей, необходимые для подобной работы.

Военнопленные прорыли спуск в ямы и подносили носилки без бортов к трупам. Трупы вытаскивали из ям, грузили их на носилки, а затем несли к столам, где заседали судебные эксперты из различных стран и представители Красного Креста. Трупы хорошо сохранились, так как местность в Катыни песчаная: лица были отекшие, кирпичного цвета, одежда почти не разложившаяся, в полной сохранности, можно было снять сапоги. На широких деревянных столах трупы внимательно осматривали, обыскивали, изымали визитки, паспорта, письма и другие документы, которые давали бы подробную информацию о погибших. Затем осмотренные трупы относили и сбрасывали в другую яму.

В течение целого дня я был наблюдателем подобных действий.

Эксгумационные работы, проводимые немцами, длились до середины июня 1943 года.

Прошло уже столько времени, а эта тяжелая картина раскопок сохранилась в моей памяти, как будто это было вчера.

 

Я родилась в д. Верхнее Уфинье Смоленского района. Мне было 9 лет, когда мы с мамой жили в д. Катынь Смоленского района. У меня была старшая сестра — Евдокия Филипповна, 1904 года рождения. Она была замужем за работником НКВД Ивановым Сергеем Егоровичем, который служил в «Сером доме». Сестра иногда проживала у нас в Катыни.

В апреле 1940 года вместе с Евдокией мы решили съездить в г. Смоленск за покупками. Ожидали машину, на которой за нами должен был заехать Сергей Егорович.

По дороге в Смоленск Иванов С.Е. предложил нам посмотреть на пленных поляков, мы согласились. Доехали мы до станции Гнездово, машину оставили, а сами пошли вдоль железнодорожных путей, на которых стояло 15 эшелонов с военнопленными. Окна на вагонах были зарешечены.

Я была еще девчонкой, но отлично помню, как люди улыбались нам, махали руками, как они были веселы и радостны.
Евдокия спросила своего мужа: «А куда их теперь повезут?» Он ответил, что не знает, очевидно, домой, в Польшу.

Может быть, он и, на самом деле, не знал, а, может быть, и скрывал, так как признание могло стоить ему жизни. Но очевидно было то, что люди, действительно, не знали и не догадывались о своей дальнейшей судьбе.

Мы прошли эшелонов пять, внимательно рассматривая военнопленных. В основном это были молодые и красивые мужчины.

Прошло несколько дней. Я случайно услышала разговор взрослых. Рассказывал местный житель деревни Слизнево (д. Слизнево расположена на берегу Днепра; река разделяет «Козьи горы» и д. Слизнево). Он говорил, что слышал громкую стрельбу в «Козьих горах», крики людей, голоса. В деревне говорили, что это расстреливали польских офицеров. Я сразу же вспомнила те эшелоны, в которых везли пленных людей. Мне стало их очень жалко, они были так доброжелательно настроены, так жизнерадостны.

Я спросила дома у Иванова С.Е. о судьбе польских офицеров, но он мне ничего не сказал. А вот жители деревни говорили, что один пленный сбежал, ему вслед стреляли, но он ушел. Говорили и о том, что его якобы отпустил конвоир, просто пожалел его, т. к. ему всего лишь было 19 лет, и выглядел он совсем мальчишкой: такой был он маленький и худенький.

Трое суток он отсиживался в кустах на берегу Днепра, а затем ушел вниз по реке в сторону Белоруссии. Дальнейшая судьба его неизвестна.



Потом судьба вновь свела меня с Катынским лесом. Эти события происходили уже весной 1943 года во время немецко-фашистской оккупации нашей области. Мы с детьми ходили в Красный Бор, где находился мясожировой цех (убойное отделение). Нам, детям, давали мясные отходы: кости, кишки, потроха. Ходили мы пешком по дороге, по Витебскому шоссе. Проходили мимо деревни Борок, расположенной недалеко от «Козьих гор».

Наше внимание привлекли огромные металлические чаны, которые стояли прямо на улице деревни. В чанах кипела вода. Немцы подходили к ним и ставили рядом маленькие сбитые ящички, подписанные на немецком языке. Чаны грелись на костре, и местные жители в перчатках потом доставали оттуда кости. В сбитые ящики немцы, уже сами тоже в перчатках, складывали кольца, зубы, пуговицы, документы — все то, что принадлежало погибшим. Все эти вещи должны были быть переданы родственникам. Мы, дети, с любопытством следили за происходящим. Подбирали маленькие металлические жетончики, из которых потом делали пульки.

Мы с любопытством слушали разговоры взрослых о трагедии, разыгравшейся в «Козьих горах». Особенно разговорчивым оказался сторож катынской почты. Он рассказывал сельчанам, как немцы его и еще несколько десятков местных жителей согнали в Катынский лес. В лесу было холодно, кругом лежал снег. Вдоль леса стояло оцепление из немцев, вооруженных автоматами. Жителей выстраивали вдоль могил, обложенных хворостом. Под прицелом оружия местные жители раскапывали могилы, изымая оттуда трупы. Для работы давали рукавицы, т.к. было очень холодно и морозно, мерзли руки. Трупы были хорошо сохранившимися, одежда целой, сукно не разложилось, особой белизной поражали шарфы на шее погибших. Трупы грузили на телеги и довозили до д. Борок, где занимались более подробным их изучением. Это откровение сторожа стоило ему жизни: в 1950-е годы его спалили в маленькой сторожке почты.

Уже тогда в печати, в местной газете, стали появляться статьи с разоблачением немцев. Видимо, в западной прессе уже стал подниматься вопрос о причастности советского НКВД к событиям Катынской трагедии весны 1940 года.

Все местные органы печати пестрели обвинениями немцам в совершенном преступлении. Местные органы власти стали срочно привлекать жителей окрестных деревень — Борок, Чикулино, Катынь — с целью дачи ложных показаний, как будто бы местные жители видели, как немцы расстреливали поляков.

Со свидетелями, говорящими правду, расправлялись очень жестоко: их просто убивали (пример Катынского сторожа). Многие, опасаясь расправы со стороны Смоленского НКВД, давали ложные показания, лжесвидетельства.

Мы с волнением слушали все эти разговоры, передачи по радио. Я еще говорила маме: «Мама, но ведь поляков расстреляли не немцы, а наши. Я же знаю. Я видела сама, как немцы возили трупы из «Козьих гор» и изучали их в д. Борок, отсылая ящики в Польшу». На что мне мама с ужасом замечала: «Молчи, дочушь, молчи, милая, а то и тебя как сторожа сожгут за правду».

Мы молчали и боялись. Боялись говорить правду все: и взрослые, и дети, опасаясь за свою жизнь и за жизнь своих детей.

Потом я узнала, что в «Козьих горах» есть мемориальная доска в память о погибших польских офицерах, расстрелянных немецко-фашистскими оккупантами. Но все мы предпочитали молчать и не воскрешать забытых воспоминаний, которые могут стоить собственной жизни.

Но вот прошло уже много лет, и я могу с полной уверенностью сказать: «Да. Это истинная правда. Польских военных офицеров расстреляли органы НКВД, они виновны в смерти, и я этому живой свидетель».

 

В 1940 году мне было 11 лет. В нашей деревне было много моих друзей, погодков, В деревне проживала и семья Клепиковых с сыновьями, с которыми я был дружен, им тогда было по 14 и 16 лет.

Местные жители нашей деревни еще раньше говорили о том, что в Катынском лесу расстреливают советских людей. Некоторые жители рассказывали, что видели подъезжающие по ночам черные машины, которые привозили людей, слышали гулко звучащие в ночи выстрелы, слышали даже крики.

Иногда мучители использовали газ, удушающий запах которого распространялся на многие километры от места убийства людей. Об этом знали все, но боялись говорить открыто, опасаясь расправы со стороны местных властей.



В 1940 году осенью за мной пришли братья Клепиковы и позвали меня в лес за грибами. Старший из братьев сказал, что в этом лесу весной 1940 года расстреляли и поляков. Их привозили по кольцевой железнодорожной ветке в вагонах, затем подгоняли крытые машины и увозили людей в Катынский лес, где их расстреливали. Об этом знали все местные жители. Об этом говорила и моя тетя, которая тогда работала стрелочницей на железнодорожном переезде. Она сама принимала эти вагоны с несчастными, обреченными на гибель людьми, сейчас тети нет в живых, она умерла. Клепиковы предложили мне проникнуть в Катынскую зону — так называли среди местных жителей Катынский лес. «Зона» — ни много, ни мало... Слово, говорящее само за себя.

Мне стало интересно, и я согласился. Мы взяли корзины и отправились в лес. Стоял солнечный день. Катынская зона представляла собой лесную территорию, обнесенную колючей проволокой. Вдоль территории стояли столбы. Зона охранялась часовыми, которые заметили нас и стали гнать. Но мы скрылись от охраны, проползли под колючую проволоку и оказались в лесу.

Лес нас встретил жуткой тишиной, расступаясь перед нами, как бы приглашая нас, нежданных посетителей, стать причастными к страшной тайне, скрытой в его владениях. Со страхом озираясь по сторонам, мы пытались определить места, где расстреливали людей.

Потом мы увидели траншеи со свежевскопанной землей. Видимо, это происходило именно здесь. Лес молчал, молчали и мы, притихшие и испуганные, вдруг ясно представившие себе картину всего того, что здесь совершалось. Нас охватила жуть.

Мы забыли о грибах и бегом помчались домой.

 

На широких деревянных столах трупы внимательно осматривали, обыскивали, изымали визитки, паспорта, письма и другие документы, которые давали бы подробную информацию о погибших.

 

Особенно разговорчивым оказался сторож катынской почты. Он рассказывал сельчанам, как немцы его и еще несколько десятков местных жителей согнали в Катынский лес. В лесу было холодно, кругом лежал снег. Вдоль леса стояло оцепление из немцев, вооруженных автоматами. Жителей выстраивали вдоль могил, обложенных хворостом. Под прицелом оружия местные жители раскапывали могилы, изымая оттуда трупы. Для работы давали рукавицы, т.к. было очень холодно и морозно, мерзли руки. Трупы были хорошо сохранившимися, одежда целой, сукно не разложилось, особой белизной поражали шарфы на шее погибших. Трупы грузили на телеги и довозили до д. Борок, где занимались более подробным их изучением. Это откровение сторожа стоило ему жизни: в 1950-е годы его спалили в маленькой сторожке почты

 

Я еще говорила маме: «Мама, но ведь поляков расстреляли не немцы, а наши. Я же знаю. Я видела сама, как немцы возили трупы из «Козьих гор» и изучали их в д. Борок, отсылая ящики в Польшу».

 

Потом мы увидели траншеи со свежевскопанной землей. Видимо, это происходило именно здесь. Лес молчал, молчали и мы, притихшие и испуганные, вдруг ясно представившие себе картину всего того, что здесь совершалось. Нас охватила жуть.
Мы забыли о грибах и бегом помчались домой.

 

"Я часто слышал критику в свой адрес по поводу того, что я сожалею по поводу развала Советского Союза. Во-первых, и самое главное, заключается в том, что после развала Советского Союза 25 миллионов русских людей в одну ночь оказались за границей, и это реально одна из крупнейших катастроф XX века", — сказал Путин в интервью Оливеру Струну

 

В Госдуме изучат возможность пересмотра оценки трагедии в Катыни

Москва. 9 ноября. INTERFAX.RU - По поручению спикера Госдумы Вячеслава Володина в палате создана рабочая группа по вопросу возможного пересмотра оценок обстоятельств трагедии в Катыни. Возглавил ее вице-спикер Думы Петр Толстой. Об этом Володин сообщил на заседании 9 ноября и предложил подключиться к этой работе комитету по культуре, комитету по международным делам и комитету по безопасности, а также представителям всех политических фракций. //  interfax-ru.turbopages.org

 

Сов. секретно

Заместителю народного комиссара
внутренних дел Союза ССР
комиссару государственной безопасности 3-го ранга
Тов. Меркулову [1]

С марта месяца 1940 г. военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка .

За этот период в действующих лагерях накопилось большое количество исходящих и входящих писем, а также заявлений от родственников военнопленных, интересующихся местонахождением последних.

На почве прекращения переписки среди военнопленных, особенно Грязовецкого лагеря, зафиксированы случаи проявления недовольства [2].

Оперативные отделы ГУГБ заинтересованы в разрешении переписки.

В связи с этим считаю целесообразным разрешить всем военнопленным, содержащимся в лагерях НКВД, посылку писем следующим порядком:

а) военнопленным и интернированным, содержащимся в Грязовецком, Козельском, Суздальском, Ровенском, Юхновском и Севжелдорлаге — по одному письму в месяц.

б) для того, чтобы полностью зашифровать местонахождение лагерей, считаю необходимым организовать для Управления НКВД СССР по делам о военнопленных постоянный почтовый ящик, в адрес которого должны будут отправляться письма для военнопленных.

На конверте отправитель будет указывать номер почтового ящика в Москве и дробью условный номер лагеря.

Например: — «Москва, почтовый ящик № 193/С-43, Казимиру Петицкому».

В Управлении поступающие письма будут классифицироваться по лагерям и через фельдсвязь или нарочным (в зависимости от количества) направляться по адресам.

Цензура писем по-прежнему будет осуществляться политконтролерами особых отделений лагерей.

Прошу Вашего утверждения.

Начальник Управления НКВД СССР
по делам о военнопленных
капитан госбезопасности
(Сопруненко)

Резолюция в верхней части 1-го листа: «Тов. Худякова. Этот документ 21/Х возвращен мне секретариатом. Приобщите его к делу документов руководству. Гобер[ман] 22/Х.»

РГВА. Ф. 1/п. Оп. 1е. Д. 3. Лл. 100-101. Копия.