И женщина, страдавшая кровотечением двенадцать лет, которая, издержав на врачей всё имение, ни одним не могла быть вылечена,
подойдя сзади, коснулась края одежды Его; и тотчас течение крови у ней остановилось.
И сказал Иисус: кто прикоснулся ко Мне? Когда же все отрицались, Петр сказал и бывшие с Ним: Наставник! народ окружает Тебя и теснит, – и Ты говоришь: кто прикоснулся ко Мне?
Но Иисус сказал: прикоснулся ко Мне некто, ибо Я чувствовал силу, исшедшую из Меня.
Женщина, видя, что она не утаилась, с трепетом подошла и, пав пред Ним, объявила Ему перед всем народом, по какой причине прикоснулась к Нему и как тотчас исцелилась.
А́ще цр҃ковь, и прс̑то́лъ є́сть ѡсщ҃е́нный, но у́бѡ ѿ слу́чая въ крамолѣ̀ нѣ́коей ѡкропле́ніемъ человѣ́ческія кро́ве, илѝ ѿ ѻру́жнагѡ, илѝ ручна́гѡ, илѝ какова́гѡлибо бу́ди ударе́нія, илѝ ѿ тѣле́сныя каковы́я нечистоты̀ на помо́стѣ ѡскверне́на бу́детъ, ника́коже іере́й служи́ти да де́рзнетъ, до́ндеже ѻбы́чное, [со архіере́йскимъ бл҃гослове́ніемъ] ѡчище́ніе бу́детъ: пренебрегі́й бо сіѐ, сме́ртнѡ согрѣши́тъ, и архіере́йской ка́зни бу́детъ подлежа́ти.
Если мы вернемся несколько ранее, мы увидим в шестнадцатом веке существование двух традиций, Нил Сорский и исихазм, нестяжательство, заволжские старцы и, с другой стороны, Иосиф Волоцкий. Нельзя назвать их стяжателями, но это сторонники богатой, сильной, господствующей, умеющей за себя постоять церкви.
Петр Первый низвел церковь до положения министерства при Синоде. Святейший Синод упразднил патриаршество, и это, очевидно, было принижение церкви. Опыт церкви в синодальный период отрицательно сказался на ее судьбе, на ее богословском развитии и даже на полноте мистической жизни. Достаточно сказать, что в девятнадцатом веке практически не было канонизации святых. А святые — это душа церкви, это кровь мучеников. По сути, только Николай Второй личным решением добился канонизации Серафима Саровского в 1903 году. И это было воспринято народом с большим энтузиазмом, потому что в церковь возвращалась сторона ее мистической жизни, искание святости. Я не говорю уже о том, что 1917 год, выбор нового патриарха, гонения на церковь — все это вдохнуло новую жизнь в церковь, которая шла путем терновым, путем мученическим. Вообще, в этом смысле кровавый двадцатый век был исповедническим для Русской церкви. Может быть, гонение — это то, что позволяет ей в каком-то смысле подняться с колен и расцвести.
При этом тревожными тенденциями мне кажутся идеи православного джихада. Я помню, покойный отец Всеволод Чаплин поднял тему священной войны и чуть ли не хотел ввести эту тему в катехизис. Священная война — это не христианство. Это другая религия.
Я недавно участвовал в конференции «Святые герои Отечества». И вспомнил о статье философа Сергея Булгакова «Героизм и подвижничество» в сборнике «Вехи» (1909 год). Он противопоставлял героя как человека, совершающего подвиг и погибающего, на него всегда «молилась» русская интеллигенция, и подвижника, который вдали от оценок и глаз людских долго совершает свою кропотливую работу. Не все святые — герои, не все герои — святые. Даже герои, которые жертвенно приносят свою жизнь на алтарь Отечества, совсем не обязательно святые, потому что святой — это тот, кто жертвенно приносит себя Христу.
Не стоит эту грань смещать, не следует превращать христианство в гражданскую религию. Религия патриотизма и религия Христа — это разные религии. На примере святых полководцев — Александра Невского, святых князей, Федора Ушакова, Димитрия Донского, — можно находить точки их соприкосновения. Но все-таки нужно понимать, что христианство — это прежде всего религия служения, подвижничества. И в этом плане я могу вспомнить таких людей, как Елизавета Глинка. Вот это действительно образ христианского служения.