О политических репрессиях в СССР

Жан ван Эйженорт (Jean van Heijenoort, 1912 — 1986), секретарь и телохранитель Троцкого с 1932 по 1939 (известен еще и как автор нескольких книг по математической логике). Консультант архива Троцкого в Гарвардском университете, автор книги "С Троцким в ссылке", очень близко знавший Троцкого, как-то сказал, касаясь московских процессов:
"Излишне говорить, что ничего не было фальсифицировано и ничего не было сокрыто"..."
Фельштинский Ю. Г. Вожди в законе. (http://lib.ru/POLITOLOG/felshtinskij.txt).

 

Вопрос: Следствию известно, что проведенные органами НКВД СССР в 1937-1938 гг. массовые операции по репрессированию бывших кулаков, к-р. духовенства, уголовников и перебежчиков различных сопредельных с СССР стран вы использовали в интересах антисоветского заговора.
Насколько это соответствует истине?

Ответ: Да, это целиком соответствует действительности.

<...>1

Вопрос: Добились ли вы осуществления своих провокационных заговорщических целей при проведении массовой операции?

Ответ: Первые результаты массовой операции для нас, заговорщиков, были совершенно неожиданны. Они не только не создали недовольства карательной политикой советской власти среди населения, а наоборот вызвали большой политический подъем, в особенности в деревне. Наблюдались массовые случаи, когда сами колхозники приходили в УНКВД и райотделения УНКВД с требованием ареста того или иного беглого кулака, белогвардейца, торговца и проч.
В городах резко сократилось воровство, поножовщина и хулиганство, от которых особенно страдали рабочие районы.
Было совершенно очевидно, что ЦК ВКП(б) правильно и своевременно решил провести это мероприятие. Несмотря на принятые нами провокационные меры проведения массовой операции она встретила дружное одобрение трудящихся.

Вопрос: Заставило ли это вас отказаться от своих злодейских намерений?

Ответ: Я этого сказать не хочу. Наоборот, мы — заговорщики использовали это обстоятельство для того, чтобы всячески расширить массовые операции и усилив провокационные методы их проведения в конечном итоге добиться осуществления наших предательских заговорщических замыслов.

Вопрос: Каким образом вам удалось использовать сочувствие трудящихся к репрессиям против кулаков, к.-р. духовенства и уголовников, для того, чтобы добиться поставленных заговорщической организацией целей?

Ответ: Когда были исчерпаны в областях установленные для них, так называемые «лимиты» по репрессии бывших кулаков, белогвардейцев, к.-р. духовенства и уголовников, мы — заговорщики и я, в частности вновь поставили перед правительством вопрос о том, чтобы продлить массовые операции и увеличить количество репрессируемых.
В доказательство целесообразности продолжения массовых операций мы приводили крайнюю засоренность этого рода элементами колхозов в деревне, фабрик и заводов в городах, подчеркивая заинтересованность и сочувствие к этой мере трудящихся города и деревни.

Вопрос: Удалось ли вам добиться решения правительства о продлении массовых операций?

Ответ: Да. Решения правительства о продлении массовой операции и увеличении количества репрессируемых мы добились...
....
Вопрос: Каким образом вам удавалось глушить сигналы местных работников и населения об извращениях?

Ответ: Сигналы нам удавалось глушить относительно легко, имея в виду, что все руководство было сосредоточено в руках заговорщиков. В центре все дело массовыми операциями было сосредоточено целиком в руках заговорщиков. Многие Управления НКВД также возглавлялись заговорщиками, которые были целиком в курсе наших заговорщических планов.
Из центра по этим вопросам шло такое «конкретное» руководство, что всех начальников УНКВД мы толкали на расширение массовых репрессий и провокационное их проведение.
В конце концов они привыкли к тому, что массовые операции являются наиболее легкой формой оперативной работы тем более, что проводились эти операции фактически бесконтрольно, во внесудебном порядке.

 

«Нам бы сейчас товарища Сталина»

Почему россияне отказываются верить в репрессии и готовы прощать советскую власть //  lenta.ru

 

Анна Кирзюк, антрополог РАНХиГС: Мы с Сашей (антропологом Александрой Архиповой — прим. «Ленты.ру») два года подряд ездили в экспедицию в Вологодскую область и там расспрашивали потомков спецпоселенцев. Дело в том, что в Вологодскую область в 1930-е годы высылали раскулаченных с Украины в больших количествах, а в 1945-м туда же выслали большую партию немцев. В 1990-х — начале 2000-х было опубликовано много работ, где публиковались воспоминания детей этих спецпоселенцев. При переселении они были в небольшом возрасте, но что-то помнят. И в этих мемуарах, поскольку писались они в 1990-е годы, дети раскулаченных выстраивают нарратив в обличительной манере: они описывают подробно все лишения, которые пришлось пережить их родителям, и обвиняют в этом государство.

Но совсем не так устроены нарративы носителей постпамяти. Мы используем этот термин благодаря Марианне Хирш (американская писательница и ученый — прим. «Ленты.ру»), которая под постпамятью имеет в виду память о событиях, которые мы не переживали лично, но которые переживали старшие члены нашей семьи. В нарративах постпамяти заметна тенденция, что потомки (как правило, внуки) репрессированных каким-то образом пытаются вписать биографию своего репрессированного родственника в советский канон. Они, например, говорят, что у него висел портрет Сталина или Ленина, что он вовсе не кулак, он всю жизнь работал и вообще был ветераном труда, что он орден Ленина получил, здоровье на работе потерял, никогда не жаловался ни на советскую власть, ни на пережитые трудности.

И в этих нарративах постпамяти репрессии часто изображаются не результатом насилия государства, а результатом личных конфликтов. Так, например, один наш информант, у которого отец был арестован в 1937 году и провел восемь лет в лагерях, рассказывает, что на отца донесли из мести, потому что отец заведовал колхозным стадом; доносчик хотел взять из этого стада какую-то хорошую скотину, а отец не разрешил. И вот этот нарратив, что пострадавший родственник был арестован из-за того, что кто-то ему отомстил, или позавидовал, или из корыстных соображений донес, — он очень распространен.

Другой наш информант говорил, что его семья была раскулачена потому, что был на то злой умысел председателя сельсовета. Дед сшил шубу председателю и запросил деньги, а тот хотел, чтобы ему шубу шили бесплатно, поэтому у них конфисковали хату со всем имуществом и выслали. То есть репрессия выступает здесь не результатом государственного насилия, а результатом личных конфликтов. Можно предположить, что причина персонификации репрессий (потому что мы разговаривали с людьми, которые живут в деревнях, они крестьяне) в том, что этим людям, в силу их социального и образовательного бэкграунда, сложно осознать такое абстрактное понятие, как государство и режим. Может быть, поэтому они не отождествляют насилие с режимом?

На самом деле — нет. Потому что нарративы о том, что акт репрессии случился в результате не массовых репрессий, а личных конфликтов, мы можем услышать и от информантов с другим социальным бэкграундом. Так, одна наша собеседница из московской интеллигентной семьи, дед которой занимал большую должность в Госплане, сообщила, что у них была такая легенда, что деда арестовали потому, что за Большим театром он вступился за женщину, к которой приставали сотрудники НКВД, и они ему вот так отомстили. То есть мы здесь видим то же самое: акт репрессии — это результат каких-то личных конфликтов между людьми.

Довольно часто встречается нарратив о том, что репрессии — результат некомпетентности местных властей. Так, наш собеседник из Вологодской области, чей дед был раскулачен и погиб на Соловках, сказал, что объясняет это тем, что коллективизацию проводили неграмотные идиоты, но вообще в целом колхоз — дело очень хорошее. И мы часто понимаем, что центральная власть не воспринимается как виновник репрессий, потому что она где-то далеко. Так, например, наши собеседники, когда мы спрашивали, как они относились к Сталину, плакали ли они на похоронах Сталина, говорят: мы никакого Сталина не знали, у нас были бригадир и председатель.

Александра Архипова: На самом деле существует несколько устойчивых типов нарративов, которые смягчают память о репрессиях, делают ее приемлемой. Как правило, они сопровождаются красивыми, поэтическими формулами, которые используются в устных, спонтанных, прозаических нарративах, когда рассказывают о посадке: например, за пять колосков дали пять лет, или 58-10 [статья за политические анекдоты] — три года за три слова, три года за три килограмма зерна, шесть месяцев за шесть колосков... Мы называем эту формулу X за Y.

...

Например, потомки поселенцев рассказывают, что спецпереселение на самом деле было спасением. Немцев депортировали в Вологодскую область в спецпоселок, чтобы спасти от фашистов, — Сталин их так спас, своими руками. Украинцы оказались в поселке во время войны, потому что бежали с оккупированных территорий, от немцев. Или, например, их, возможно, высадили на вертолетах, чтобы спасти от войны.