Реклама Google — средство выживания форумов :)
Откровенная книга об истории продажной любви в дореволюционной России с комментариями искусственного интеллекта.
Эмиграция из Российской империи — дореволюционная эмиграция из России, которую обычно делят на трудовую (экономическую), религиозную, еврейскую (она также может рассматриваться как религиозная) и политическую.
Трудовая (экономическая) эмиграция была самой массовой. За 1851—1915 годы Российскую империю покинуло, переселившись, в основном, в США и Канаду, 4,5 млн человек, в основном крестьян, ремесленников и чернорабочих. При этом большая часть из них были жителями не России в её нынешних границах, а современных Украины, Белоруссии, Молдавии, стран Прибалтики, а также Польши[1]. Число этнических русских, покинувших Российскую империю в дореволюционный период, оценивается в 500 000 человек[2].
Более 40 % эмигрантов из Российской империи составляли евреи. За 1881—1912 годы, по данным Ц. Гительмана, из Российской империи эмигрировало 1 889 тысяч евреев, из них 84 % — в США, 8,5 % — в Великобританию, 2,2 % — в Канаду и 2,1 % — в Палестину (Первая алия, Вторая алия)[1].
Религиозная эмиграция из Российской империи началась в самом конце XIX века, когда около 7,5 тысячи духоборов переселились в Канаду и США. В 1900-е годы в США переселилось 3,5 тысячи молокан[1].
Политическая эмиграция была количественно небольшой, но имела важное значение. Только в Европе политические эмигранты из России издавали между 1855 и 1917 годами 287 наименований газет и журналов[1][3].
На рубеже XX века поток эмигрантов из Российской империи в Европу и Новый свет имел внушительные масштабы, по официальным данным в 1881—1910 годах только в США эмигрировали 2 315 868 человек, выезжали они в основном через Восточную Пруссию, а через западные порты Российской империи проходило только 20-25 % этого потока, что тем не менее составляло более 100 тыс. человек в некоторые годы. Перевозка эмигрантов морем и через океан осуществлялась пассажирскими и грузопассажирскими пароходами совершавшими регулярные рейсы по определённому маршруту (линия). Крупнейшим таким маршрутом на западе Российской империи являлась «Русско-американская линия» которой с 1900 года управляло «Русскоe Восточно-Азиатское Пароходство», а в 1906—1908 годах на той же линии работали пароходы общества «Добровольный флот».
Правительство всячески поощряло вывозную торговлю, устраняя акцизный сбор со спирта и изделий из спирта на русских таможнях. Кроме того, была установлена вывозная премия в виде безакцизного отчисления в пользу отправителя сырого спирта до 1884 г. - крепостью 90°, а с 1884 г. - разной крепости и 6% на очищенный спирт крепостью не ниже 95° (3% давались дополнительно на очистку спирта). Наконец, были введены скидки на транспортные расходы, от 0,5 до 6,5% в зависимости от пройденного товаром расстояния и временем его нахождения в пути. Однако, несмотря на все перечисленные экспортные льготы, вывоз спирта и хлебного вина в 1891-95 гг. стал падать. Это в первую очередь объясняется возросшей конъюнктурой на основных мировых рынках, а также некоторыми внутренними проблемами. Еще после введения акцизной системы в 1861-63 гг. многие экономисты и винокуры всячески торжествовали и радовались увеличивающемуся вывозу за границу хлебного вина и спирта. Но были и такие, которые под увеличивающимся экспортом винокуренной продукции видели, не столько прибыли, которые получали заводчики от возврата акциза, сколько угрозу всему экономическому положению страны. Ведь по существу за границу в виде спирта и водки уходили лучшие сорта хлеба практически за полцены. В 1875 г. рожь в С.-Петербурге стоила 75 коп. за пуд и по той же цене шла за границу, а обработанный пуд ржи в спирт вывозился за границу по 50 коп., т. е. на 25 коп. дешевле. Если к этому прибавить издержки производства, составлявшие не менее 20 коп. на ведро или пуд ржи, то станет ясно, сколько теряло государство в виде возвратного акциза от винокуров и от потерянной таможенной пошлины экспортеров хлеба. Если увеличивались вывозные цены на хлеб, западные рынки реагировали на это повышением курса валют, чтобы хоть как-то сбить цены на русский хлеб внутри страны. Все это, так или иначе, отражалось на винокурении, т. к. винокурам приходилось приобретать хлебное сырье по не всегда выгодным ценам, а иногда просто по завышенным и нерентабельным.
Мировая война 1914–1918 гг. подорвала сельское хозяйство воевавших стран Европы. Оно лишилось огромного числа рабочих рук, потеряло большое количество лошадей. Переключение сельскохозяйственного машиностроения на военное производство и резкое сокращение импорта сельскохозяйственных машин привели к износу инвентаря.
Война затруднила импорт удобрений. Из-за мобилизации химической промышленности на обслуживание войны сократилось производство искусственных удобрений, ухудшилось снабжение ими сельского хозяйства. Одновременно из-за сокращения поголовья скота уменьшилось количество естественных удобрений.
Специальные жилые помещения, за ничтожным исключением трех или четырех фабрик (напомним, что мы говорим о фабриках Серпуховского, Коломенского и Бронницкого уездов), по своим качествам везде одинаковы. На мелких фабриках, а иногда на крупных, как добавочные к монументальным казармам, они встречаются в виде небольших отдельных домиков или в виде одной или нескольких комнат (нередко в сырых подвальных этажах), выделенных в зданиях, назначенных для производства. На всех же больших мануфактурах жилые помещения представляют типические громадные многоэтажные казармы с центральными, сплошь и рядом чрезвычайно узкими, кривыми и темными коридорами с комнатками – «каморками» по сторонам, за кое-как сколоченными дощатыми перегородками, обыкновенно не доходящими до потолка. Встречаются фабрики, где все казармы разбиты на каморки, в которых помещаются и семейные и одинокие рабочие. На иных же число каморок бывает сравнительно ограничено, и большая часть рабочих, в том числе и семейные – размещаются в общих спальнях.
Устройство каморок, очевидно, вытекает из желания сколько-нибудь обособить семью. Но было бы ошибочно думать, что в каждой каморке помещается действительно одна семья. Если это и случается, то крайне редко, в особо маленьких каморках. Обыкновенно же совершенно напротив: в каждой каморке помещается две, три и до семи семей, и, кроме того, на многих фабриках одинокие рабочие, мужчины и женщины, все равно, обязательно рассовываются по тем же каморкам. В конце-концов большая часть каморок, а на многих фабриках и все каморки – превращаются в общие спальни, отличающиеся от типических общих спален лишь меньшею величиной.
Нигде, ни на какой фабрике (исключая Раменскую мануфактуру) не имеется никаких норм, по которым распределялись бы жильцы по каморкам; единственным предлогом расселения служит лишь физическая невозможность втиснуть еще одну семью или одинокого.
Как бы там ни было, но на большинстве фабрик найдено страшное переполнение каморок жильцами. Без сомнения встречаются и каморки не особенно набитые, но их число настолько незначительно, число же переполненных настолько велико, что в средних цифрах по каждой фабрике относительная величина каморок, т.е. кубическое пространство, приходящееся на каждого живущего, в огромном большинстве случаев ниже одной кубической сажени. Фабрики, где средняя относительная величина каморок равна 1 кб. саж. – положительная редкость. По многим фабрикам средняя относительная величина каморок спускается даже до 0.5 кб. с. Понятно, что при таком переполнении минимальные их относительные величины доходят до невозможного – до 0,21 кб. с.; переполнению их как будто нет предела: по выражению рабочих, они «живут друг на дружке».
Картина, представляемая общими спальнями, почти ничем не отличается от каморок. Иногда они представляют совершенно отдельные помещения, часто очень больших размеров, до 60 куб. саж. вместимостью, иногда же сравнительно небольшие комнаты в общем ряде каморок, отличающиеся от последних лишь вдвое или второе большей величиной. Они населены нисколько не менее тесно, чем каморки, и кубическое пространство, приходящееся на каждого живущего в них, в средних величинах вообще совершенно то же, что и в каморках. Но так как многие из этих спален, благодаря сменной работе, набиты двойным комплектом жильцов, заменяющих друг друга на одних и тех же нарах, то в этих случаях действительно гораздо хуже, чем говорят цифры.
Не говоря уже о каких–либо более серьезных и надежных вентиляционных приспособлениях, в огромном большинстве случаев нет даже простых оконных форток, а в тех случаях, когда они есть, число и величина их всегда недостаточны; но и эти фортки обыкновенно тщательно забиты и замазаны. Подобное положение дела, составляющее существенный недостаток в небольших жилых помещениях, в колоссальных многоэтажных фабричных казармах, где насчитывается от нескольких сот до 1700 жителей в каждой, имеет совершенно особое значение.
Как пример наемных помещений рабочих в избах, мы опишем одну из заурядных в с. Озерах. В избе о двух комнатах, шириною в 7 и длинною в 7 или 6 аршин /1 аршин = 0,71 м./, с вышиною от пола до потолка в 3ј арш., с кубическою вместимостью обеих комнат (за вычетом объема печи) в 10,32 куб. с., помещались 4 прядильщика с женами, 17 парней и мальчиков – присучальщиков и ставильщиков и 15 женщин и девушек – банкаброшниц и мотальщиц, всего вместе с хозяйкою избы 41 человек на пространстве 86 квадратных аршин; каждый жилец, следовательно, располагал площадью в 2,09 кв. арш. /1 кв. арш. = 0,505 кв. м./ и объемом воздуха в 0,25 куб. с., не принимая даже в расчет ни места, занимаемого мебелью, ни воздуха, вытесняемого всяким скарбом.
Что же касается быта — то человек, не знающий, что такое рабочая казарма, вообще не имеет представления о «России, которую мы потеряли». На многих фабриках рабочие пользовались жильем от хозяина. Иной раз это были домики, где семья могла за сносную плату получить комнату и даже кусок земли под огород, но это было настолько редко, что можно и не учитывать.
Так, на Обуховском заводе, одном из крупнейших и богатейших в Петербурге, хорошими помещениями пользовались всего 40 семей из 2 тысяч работающих. Хорошими считались казармы завода Максвелла — правда, там не полагалось отдельных помещений даже для семейных, а место на койке стоило 2 руб. 25 коп. А вот, например, кирпичные заводы — они группировались по Шлиссельбургскому тракту.
Слово фабричным инспекторам — лучше, чем они, не скажешь.
«При всяком заводе имеются рабочие избы, состоящие из помещения для кухни и чердака. Этот последний и служит помещением для рабочих. По обеим сторонам его идут нары, или просто на полу положены доски, заменяющие нары, покрытые грязными рогожами с кое-какой одежонкой в головах.. Полы в рабочих помещениях до того содержатся нечисто, что покрыты слоем грязи на несколько дюймов... Живя в такой грязи, рабочие распложают такое громадное количество блох, клопов и вшей, что, несмотря на большую усталость, иногда после 15-17 часов работы, не могут долго заснуть... Ни на одном кирпичном заводе нет помойной ямы, помои выливаются около рабочих жилищ, тут же сваливаются всевозможные нечистоты, тут же рабочие умываются...»
Теперь о «вольных» жилищах. «На Петербургском тракте квартиры для рабочих устраиваются таким образом. Какая-нибудь женщина снимает у хозяина квартиру, уставит кругом стен дощатые кровати, сколько уместится, и приглашает к себе жильцов, беря с каждого из них по 5 коп. в день, или 1 руб. 50 коп. в месяц. За это рабочий пользуется половиной кровати, водою и даровой стиркой».
А вот подлинная клоака, в окрестности пороховых заводов. «В особенности ужасен подвал дома № 154: представляя из себя углубление в землю не менее 2 аршин, он постоянно заливается если не водою, то жидкостью из расположенного по соседству отхожего места, так что сгнившие доски, составляющие пол, буквально плавают, несмотря на то что жильцы его усердно занимаются осушкой своей квартиры, ежедневно вычерпывая по нескольку ведер. В таком-то помещении, при содержании 5,33 куб. сажен (при высоте потолка 2 с небольшим метра это комната площадью около 20 кв. м.) убийственного самого по себе воздуха я нашел до 10 жильцов, из которых 6 малолетних».
На большинстве фабрик в глубине России помещения для рабочих подразделялись на две категории: казармы и каморки. Что такое казарма, знает каждый, читавший историю ГУЛАГа, — это обычный барак с нарами, примерно при той же или большей тесноте. Но у зэка по крайней мере было свое отдельное место на нарах, а у рабочего не было — нары, как и цеха, использовались в две смены. Каморки — это тот же барак, но поделенный на отдельные клетушки, — такое жилье предназначается для семейных рабочих. Только не стоит думать, что в комнате помещается по одной семье — обычно по две-три, но иной раз и до семи. Однако даже таких каморок для семей не хватает
В ожидании своей очереди на кусок комнаты семейные пары помещаются все в тех же казармах. В этих случаях они отделяют свои места на нарах занавесками. «Иногда фабриканты идут навстречу этому естественному стремлению рабочих и на помосте нар делают дощатые перегородки вышиною в полтора аршина (около метра), так что на нарах образуется ряд в полном смысле слова стойл на каждую пару». Через некоторое время в ногах такого «жилья» появляется люлька
Видно, что казармы были переполнены, и что содержание воздуха на человека в среднем не достигало даже 1 куб. сажени (9,7 м3).
В этой связи весьма ценным представляется замечание Дементьева о том, что Товарищество проявляло внимание и заботу по отношению к квалифицированным рабочим: «Администрация размещает тех, у кого хорошие заработки (граверов, раклистов, мастеровых), далеко не так тесно, как прочих: заурядные рабочие почти всегда втискиваются по две семьи (в числе до 7 душ) в каморку, тогда как вышеперечисленные рабочие имеют каждая семья, хотя бы только из двух человек, отдельную каморку»15.
Итак, в фабричных казармах жили более половины всех рабочих (точнее — от 74% до 77% в 1904-1907 гг.), многие с семьями. Хотя количество спальных мест заметно увеличилось по сравнению с 1884 г., условия проживания и в начале ХХ в. были далеки от существовавших санитарных норм — в одной каморке располагалось в среднем более 7 человек, теснота была такая, что на человека приходилось лишь 0,8 кубической сажени.
В докладной записке уездных врачей А.Э. Кеммериха и В.И. Фредерикса «О результатах санитарного осмотра 24 и 25 августа 1907 года на Новой Мызе» дана нелицеприятная картина непроизводственных помещений18. Так, в ее первой части много написано о плохом состоянии выгребных ям буквально везде — при больнице, родильне, бараках, школе, квартирах прислуги больницы, конном дворе. Далее говорится: «Квартиры фабричных рабочих являются в следующем виде: все старые спальни грязны внутри, местами существуют отжившие свой век нары и, например, в так называемых "холостых " квартирах в одной комнате помещаются 20-23 человек. Тут же они сушат белье, и даже умываются, так как нигде не устроены умывальники, хотя это можно свободно устранить в очень удобном для этой цели месте в каждом этаже посредине коридоров». Кроме того, в записке отмечалась высокая скученность буквально во всех спальнях: «В общем бросается в глаза сильное перенаселение жилых помещений, при котором более или менее удовлетворительное санитарное состояние их невозможно...
Кн. Н.Шаховской. Сельско-хозяйственные отхожие промыслы. 1896 г.
С. 59-60:
"Несколько лучше положение рабочих, сравнительно более обеспеченных средствами, которые собираются в партии или артели по 10—15, 25—30 человек, нанимают сообща подводу или покупают собственную, на которую складывають провизию, бельё, косы. Идущие при подводе обязательно совершают весь путь пешком, так как владелец воза и лошади, и без того везущей пудов 20—30 клади, безусловно не позволяет никому садиться, разве только разрешит это на короткое время какой-либо девушке, которая до того „подобьётся“, что идти ей положительно невмоготу. Что представляют из себя ноги этих пешеходов, когда они добираются до ярмарки, можно себе представить легко. Когда сухо и пыльно, босиком идти еще ничего — говорят рабочие; но если грязь захватит — а бывает это нередко, то совсем беда, особенно девушкам: от тяжелой обуви ноги пухнут, покрываясь ссадинами, мозолями. Каждый шаг доставляет невыразимые мучения, а идти надо, не оставаться же на дороге одной. Партия не ждет: она спешит поспеть вовремя к ярмарке, чтобы не пропустить наемку и, в силу обстоятельств, не может заботиться о приставших или заболевших членах артели. И вот девушка сбрасывает обувь и шагает босиком по холодной весенней грязи, подергивающейся еще по утрам ледяною корой. Отсюда-то та масса больных ревматизмами женщин, которых приходится встречать в малорусских деревнях."