Реклама Google — средство выживания форумов :)
Только ближе к концу столетия на официальном уровне началось сперва аккуратное, а потом все более уверенное осуждение вермахта в целом. Этот процесс не был ни стремительным, ни бесконфликтным. В 1982 году был издан «Указ о традиции», в котором среди прочего значилось, что эпоха Третьего рейха не является частью традиции западногерманских вооруженных сил; документ вызвал ожесточенные споры в армии и политическом руководстве. Не менее ожесточенные споры в обществе спровоцировала в середине девяностых передвижная выставка, посвященная преступлениям вермахта на Восточном фронте. С мифом «солдаты честно воевали, а преступления совершали СС» многие немцы расставались с большой неохотой. Наконец, только на рубеже веков, когда подавляющее большинство непосредственных участников Второй мировой войны уже ушли в мир иной, в Германии приступили к полному уничтожению (вроде переименования казарм и воинских частей) всякой позитивной памяти о вермахте и его представителях, не входивших в Сопротивление.
Таким образом, на однозначное осуждение вооруженных сил, участвовавших в преступной войне, потребовались десятилетия и смена поколения (а то и двух). Однако, прежде чем делать из этой истории какие-либо далеко идущие выводы, нужно вспомнить одну важную вещь. В ходе Второй мировой в вермахт была мобилизована добрая половина мужского населения Германии. Гитлеру удалось непосредственно замарать участием в агрессивной войне миллионы и миллионы людей. Львиная их доля явно была не согласна считать себя преступниками по факту военной службы, а многие вполне себе гордились своим фронтовым прошлым. При таком масштабе проблемы перед политической элитой ФРГ фактически стояла дилемма: полное торжество справедливости или внутренняя стабильность республики? Как важна последняя и чем может обернуться ее отсутствие, все хорошо помнили по печальной и на тот момент еще недавней «веймарской» истории. Поэтому был сделан однозначный выбор в пользу второго варианта. Именно это массовое участие немцев в войне и стало главной причиной того, что процесс «преодоления прошлого» применительно к вооруженным силам занял в ФРГ столь длительное время.
Два Д из четырех
О принципе «четырех Д», который приняли победители для послевоенной Германии, знает практически каждый образованный человек. Но вот с тем, чтобы перечислить эти четыре Д, возникают трудности даже у студентов-историков. Единственное, что вспоминают сразу и безошибочно – это денацификация.
И действительно, денацификация – самая широко разрекламированная и эмоционально привлекательная составляющая послевоенного переустройства. Она воплощает в себе идею справедливости и возмездия. Именно на нее часто обращают основное внимание, с сожалением констатируя, что послевоенная денацификация быстро выдохлась и осуществлялась в значительной степени спустя рукава.
Здесь надо в первую очередь отметить, что денацификация не сводилась (как часто считают) к наказанию преступников, а включала в себя такие элементы, как отмену нацистских законов, переработку школьных программ и т.п. Эти менее яркие, но не менее важные задачи были в общем и целом успешно выполнены.
Но главное - ключевой среди четырех Д являлась не денацификация, а демократизация. Денацификация по своей сути была обращена в прошлое и сама по себе совершенно не гарантировала, что Германия не уйдет на новый круг. Между тем, ключевая задача заключалась в том, чтобы немцы не только не смогли, но и не захотели еще раз устроить ад вокруг себя. Именно это, а не восстановление справедливости было безусловным приоритетом. И успешное решение этой задачи обеспечило в конечном счете успех всего остального.
Ожидания и реальность
В завершающей фазе Второй мировой войны в стане победителей было распространено представление о том, что когда на немцев посыплются бомбы и станет нечего есть, они осознают, что это происходит из-за поддержки ими преступного режима, и раскаются.
По факту, когда на немцев посыпались бомбы, а потом стало нечего есть, большинство из них осознавали только то, что сверху летят бомбы и очень голодно. Обвиняли же в основном тех, кто непосредственно кидал бомбы, и тех, при ком было особенно голодно (то есть оккупационные власти после окончания войны). Все. Ни к каким дальнейшим логическим операциям это не приводило.
Элиты Гитлера после разгрома
На рубеже веков немцы засучили рукава и начали-таки капитально раскапывать свое неприятное прошлое. Самое время: основная масса тех, кто служил Третьему рейху, уже сошла в могилу. Да, вскоре выяснилось, что далеко не все готовы узнать и признать правду о коричневом прошлом своих любимых дедушек. Но, как говорится, процесс пошел.
Среди прочего на германском «первом канале» (ARD) показали многосерийный документальный фильм – «Элиты Гитлера после 1945 года» - о тех соучастниках нацистских преступлений, которые отлично нашли себя в послевоенной ФРГ и даже продолжили успешную карьеру. Каждая серия была посвящена определенной профессиональной группе: журналисты, предприниматели, врачи, юристы, офицеры… Фильм стал популярным, и вскоре материал был представлен в виде одноименной книги (Hitlers Eliten nach 1945. 2003) под редакцией известного историка, исследователя эпохи национал-социализма Норберта Фрая.
В предисловии к книге другой известный историк, Томас Фишер, писал: «И сегодня, спустя шесть десятилетий, нас еще возмущает тот факт, что не несколько сотен, а несколько сотен тысяч представителей профессиональных элит, ответственных за преступления против права и человечности, получили после 1945 года свой «второй шанс»: большинство в ФРГ, немногие в ГДР (…). Пугающей является и живучесть некоторых легенд, запущенных в обращение профессиональными элитами еще во время первых процессов над национал-социалистами: к примеру, утверждение о том, что маленькая клика фанатичных партийных лидеров правила народом при помощи СС и гестапо, а функциональные элиты были вынуждены беспомощно исполнять ее приказы. Такие прозрачные отговорки были предназначены для того, чтобы снять с себя ответственность, обосновать свои новые карьеры и избежать проработки прошлого».
Возмущение, о котором говорит Фишер, разумеется, вполне понятное и оправданное. Но мы должны задаться вопросом о том, почему молодое западногерманское государство проводило такую политику, глядя в прошлое сотен тысяч, даже миллионов недавних нацистов не просто сквозь пальцы, а «широко закрытыми глазами» ©. И ответ на него станет понятнее, если мы бросим взгляд на возможные альтернативы.
Национал-социалисты на протяжении своего недолгого правления стремились вовлечь в свою деятельность в той или иной степени все активное население. Например, если человек добивался каких-то успехов в своей профессиональной сфере, у него начинали настоятельно требовать вступать в партию, грозя в противном случае неприятностями. Многие, конечно, вступали в соответствующие структуры добровольно. В результате соучастие стало по-настоящему массовым. Несколько миллионов членов партии, несколько миллионов членов околопартийных организаций, миллионы солдат и офицеров вермахта…
Поэтому покарать всех соучастников в индивидуальном порядке было физически невозможно. Уже довольно простое массовое анкетирование, проведенное оккупационными властями после войны с целью денацификации, оказалось технически почти неосуществимым – слишком большой объем работы. Организовать же за короткий срок миллионы судебных процессов и вовсе было ненаучной фантастикой. Другой вариант – коллективное наказание: к примеру, скопом поразить всех замазанных в правах. Это с неизбежностью привело бы к двум последствиям. Во-первых, возник бы острый дефицит квалифицированных специалистов – и не только судей и учителей, но и, например, врачей, которых за полгода на кратких курсах не подготовишь. Именно поэтому многих профессионалов, уволенных оккупационными властями сразу после 1945 года, тем же самым оккупационным властям пришлось буквально через пару лет возвращать на свои должности. Во-вторых, миллионы «пораженных в правах» образовали бы своего рода параллельное общество, по понятным причинам крайне негативно относящееся к новой власти. Думаю, не нужно объяснять, что ни к какому «раскаянию, перевоспитанию и осознанию» такие меры не привели бы, совсем наоборот. Излишне также говорить о том, как существование такого параллельного общества сказалось бы на политической стабильности молодой западногерманской республики. А как раз эта стабильность и была ключевой целью тех, кто создавал ФРГ; именно поэтому Аденауэр и его соратники проводили политику интеграции, а не политику наказания.
Зашли ли они в этой политике дальше, чем следовало бы? Да, вполне возможно. Но легко ли было в той реальной ситуации найти идеальный баланс между наказанием и интеграцией? Особенно в такой сложной системе, как общество, где тысячи людей всеми средствами скрывали информацию о своем прошлом, а один освобожденный от ответственности немедленно начинал помогать своим бывшим соратникам выйти сухими из воды? Такая задача была бы по плечу лишь некой сверхъестественной, всезнающей и всемогущей силе.
«Но даже если многие представители старых элит вскоре опять приобрели власть и влияние, - продолжает Фишер, - их позиция стала потенциально уязвимой. Похоронить политическую и моральную ответственность за преступления национал-социалистического государства не удалось. Несмотря на коллективное замалчивание и затушевывание, надежда на «большое забвение» не оправдалась. Напротив: чем больше эпоха национал-социализма становилась историей, тем длиннее становились тени прошлого. Они раз за разом настигали тех, кто не первых порах считал себя в безопасности».
Если не дискредитировать «Восток» снова и снова, не обвинять его во всех бедах, миф о «восточных немцах» давно сошел бы на нет, потому что из-за миграции и смешения многие различия неминуемо исчезли бы, однако они все время муссируются. А потом лукаво вопрошается: «Так кто такой восточный немец? Тот, кто рожден на Востоке? Тот, кто там родился и живет? Тот, кто не там родился, но там живет? Тот, кто там родился, хоть и не живет?» Негласное требование дифференциации при перемещении внутри Германии с востока на запад и с запада на восток предполагает разделение, а не растворение категорий. Это поистине странная игра, внутренне каждый уже определился, с какой группой он себя соотносит.
Западный немец, долгое время живущий на Востоке, должен задаться вопросом, чувствует ли он лично себя задетым, когда «Восток» снова подвергается остракизму, или готовит пути отступления, чтобы в случае чего слинять через заднюю дверь; временщик ли он на Востоке, а в душе был и остается западным немцем.
Свою категориальную привилегированность западный немец сохраняет и на Востоке. Можно выразиться и жестче: «восточный немец» — понятие для каждого гражданина федерации вполне определенное, каждый может сразу сказать о себе, «осси» он или нет, не важно, где он живет или жил. Идентификация вносит предельную ясность. По ней видно, насколько активны связанные с ней дискурсивные модели.