Реклама Google — средство выживания форумов :)
Iva> такое отставание было, только критики РИ и любители революционеров почему-то не вспоминают, что именно революционеры в 1905 году сожгли почти всю бакинскую нефтепромышленность.
Однако трагические события 22–25 августа 1905 г., приведшие к фактическому
разгрому нефтяной промышленности в Баку, нанесли огромный ущерб не только Но-
белям, но и всей российской нефтяной отрасли. В ходе погромов было сожжено 58,5 %
нефтедобывающих вышек, добыча нефти в 1905 г. составила 410 млн т, что на 216 млн
меньше, чем в 1904 г. Экспорт нефтепродуктов упал в 2,3 раза — с 119,2 млн пудов
в 1904 г. до 51,4 млн в 1905 г., при этом доля поставок керосина в общем снабжении
Индии рухнула с 78 до 2%, а поставки в Китай были вообще прекращены [3, c.148–
149]. В результате нефтяная промышленность России была отброшена почти на деся-
тилетие, а Баку превратился «в коммерческое захолустье мирового нефтяного рынка
на целых два десятилетия» [15, c. 149]. Эти события, наряду с развязыванием в 1904 г.
Русско-японской войны, являются следствием холодной войны XIX в. между Велико-
британией и Россией.
С. 5-7:
"Мне нужно было лодку, чтобы прокатиться по морю. Была зима, но погода стояла такая чудная, луна так заманчиво рассыпала по волнам серебряныя блестки, что я как-то невольно с набережной направился к одной из пристаней, где обыкновенно стояли лодочники-персы с своими лодками. Лодки были тут, но ни одного лодочника не было.
- Лодочник! — крикнул я и стукнул о край пристани палкой.
Палка вырвалась у меня из рук и полетела под пристань, на откос берега. Палку мне не хотелось терять, и я по берегу стал спускаться к воде. Под пристанью было совершенно темно, я полез в карман за спичками, а сам осторожно подвигался вперед. Как вдруг под ногой я почувствовал что то мягкое — живое и в то же время услышал молодой еще совсем мальчишеский голос:
— Что ты на людей то лезешь!
Я зажег спичку и отступил на шаг.
Предо мной была куча тряпья, грязного, закопченого, из которого сверкали четыре глаза.
— Кого тебе? — проговорило тряпье.
— Как, кого?
— Ну, ее или меня нужно?
Я ничего не понимал, но затем понял, — это были: девочка и мальчик, занимающиеся проституцией. Ему было тринадцать, ей двенадцать лет. Здесь они жили, здесь же и принимали своих посетителей, или гостей, как называли они их.
— Мы думали ты к нам идешь, — разочарованно проговорил мальчик после некоторых весьма откровенных пояснений.
— Но как же вы тут живете? Ведь холодно.
— A где же нам жить? — ответил мальчик вопросом же.
— Разве у вас нет никого родных?
— Нет.
— И давно вы тут?
— Всегда.
— Как, всегда?
Так и всегда! — с досадой повторил мальчик.
Девочка все время молчала, хотя не спускала с меня глаз.
Тут наше место, — пояснил, минуту спустя,мой собеседник. — Под другими пристанями другие, а тут — мы с Дунькой.
— А она тебе как приходится?
На это мальчик ответил грубой сальностью, из которой можно было понять, что девочка его любовница. Из дальнейших разговоров с ними я узнал, что они жили на общий заработок, при
чем кассой заведывал мальчик, он же производил и все расходы.
— И много вы зарабатываете? — спросил я.
— Сколько придется.
— Вчера мне один барин полтинник дал,— отозвалась девочка. Она, повидимому, гордилась таким „большим" заработком.
— А к вам и господа ходят?
— А то нет! — обидчиво отозвалась девочка."
С. 40-42:
"На дворе завода — крупнейшей фирмы стоят главный управляющий и недавно поступивший дворовый приказчик; первый отдает какие-то приказания второму. В это время мимо них проходит молоденькая женщина.
Г-м, недурна! — бросил как бы в сторону управляющий.—Откуда такая взялась?
— Это моя жена! — радостно улыбаясь, говорит прикащик.
— Не дурна, не дурна!
С этими словами управляющий ушел. Приказчик разсказал о „случае" своим товарищам и просил совета: как ему быть? Ответ товарищей был, как нельзя более решителен.
— Счастье тебе в рот лезет, а ты спрашиваешь! Веди! Сегодня же после обеда и веди! Материальным назначит.
Получить место материального приказчика — мечта всякого полуграмотного служащего. Тут он имеет возможность нажиться в самых широких размерах. Случается, что материальные приказчики в течение нескольких месяцев скапливают 8—10 тысяч рублей при жаловании в 50—70 руб. в месяц. Пробыть 2—3 года на должности материального приказчика — значит нажить состояние. в особенности, если фирма крупная. Отсюда понятно, какой соблазн представляют из себя слова: „материальным назначить". И вот муж ведет свою жену к управляющему во время послеобеденного отдыха. Супруги приходят и робко останавливаются в передней. У обоих у них сердце замирает, у обоих один вопрос на уме. Удастся или не удастся? Примет жертву или отвергнет?
— Что вам? — спрашивает лакей.
— Нужно видеть управляющего по интересующему его делу, — отвечает супруг.
Лакей соображает в чем дело и докладывает.
Через минуту супруг в спальне управляющого.
— Что тебе?
— Моя супруга вас видеть желает.
— Это та самая, которая давеча по двору шла?
— Они-с самыя.
Ну пошли ее сюда, а сам там подожди или иди домой.
Супруг идет в переднюю и указывает жене дорогу, а сам остается в соседней комнате. Две-три минуты ожидания, как вдругь из спальни раздается крик управляющого.
— Вон отсюда, неряха! Вон!
Вечером инциндент обсуждался всеми служащими завода и все ругали приказчика.
— Дурак ты, дурак! Ты должен был сам осмотреть, чтобы было все в аккурате! Не к чернорабочему ведешь!
Приказчик не протестовал и не возражал он и сам вполне сознавал, что упустил редкостный случай сделать свое счастье. Не менее его сокрушалась и супруга; но ея положение было еще хуже, она должна была выносить упреки мужа и насмешки своих подруг. Осмеивалась, собственно, не попытка продать себя, а то, что эта попытка не удалась.
Наткнулась! Хорошо принял! Небось, лбом все двери отворила.
Случай этот характерен во всех отношениях.
В нем, как в зеркале, отражаются нравы заводской челяди, непосредственно, стоящей над рабочим. Челядь эта готова исполнить все желания управляющого, и всякое требование с его стороны считает законным, каково-бы оно ни было. Каково приходится рабочим от подобных приставников, мы не будем говорить, так как это увело бы нас в сторону от поставленной нами цели."
С. 70-72:
"Обыкновенно нанимается кухарка, которая и исполняешь все работы и по кухне и по дому. А вместо другой прислуги берется молодая девушка, на которой никаких работ не лежит, она никогда ничего не делает и вечно сидит: на юге на балконе, а на севере на крылечке и „грызет" семечки. За это она получает 15 рублей в месяц и стол. Таких должностей по России сотни и тысячи, и все занимающия их девушки кончают печально, это резерв проституции.
Живет такая девушка два-три года, на хороших хлебах, в полнейшей праздности, в постоянном созерцании безпечального жития представителей капитала, приобретает известный взгляд на труд и трудящогося, полупрезрительный, полуснисходительный, — и вдруг приходит конец её безпечальному существованию, ей говорят: собирай свои пожитки и уходи!
— Куда?
— Куда знаешь.
Но ей, собственно, некуда идти, для нея все дороги закрыты, кроме одной, на которой гибнет безвозвратно человеческая личность.
— Куда я пойду?—с отнаянием спрашивала меня одна из таких бывших „горничных".
— Я к нему поступила 17-ти лет, ничего не умела делать и у него не выучилась, он не позволял мне работать по дому, говорил: „руки грубеют", — теперь мне 20 лет, и я ни сшить, ни сварить не умею…да еще ребенок на руках.
Собственно возможность появления ребенка и служит причиной отказа от „места". В последнее время самосознание трудящегося населения сильно поднялось, a вместе с ним увеличилось и число случаев отстаивания своих прав в суде. Раньше, например, за увечья на фабриках и заводах хозяева платили в меру своей доброты, т. е. или ничего, если хозяин не добрый, или же какие нибудь пустяки, сто—двести рублей. Теперь каждый знает почти точно, сколько он получит, если обратится в суд, а поэтому „доброта", как единственная мерка вознаграждения, практикуется только при расплате с темными чернорабочими. Остальные сами назначают сумму, и, если соглашёние не состоится, то обращаются в суд. Тоже самое можно сказать и относительно девушек и женщин, приживших вне брака ребенка. Они требуют „на прокормление ребенка", и тоже, если соглашение не состоится, возбуждают иски.
Вот это то опасение иска со стороны „горничной" и заставляет их хозяев отказывать им от места, как только появятся первые признаки возможности появления ребенка. Юридически это увольнение не имеет никакого значения, так как не лишает уволенную права обратиться в суд. Но практически это имеет огромное значение. Дело в том, что возбудить иск по закону можно только после рождения ребенка, — а увольняется будущая мать и истица месяцев за б—5 до родов. Этот перевыв в 5—6 месяцев уже сам по себе имеет большое значение, так как отдаляет преступление от начала следствия, что всегда выгодно преступнику. За это время потерпевшая может потерять из виду часть свидетелей сожительства, бывший её сожитель может даже удалить их, уволив с завода или фабрики и вообще принять все меры к сокрытию следов преступления.
Таким образом, доказать сожительство становится невозможным совсем, а в лучшем случае исход является сомнительным, а, следовательно, рискованным, так как господа сожители, в случаях оправдания, неупускают случая, чтобы возбудить против истицы уголовное преследование за клевету и шантаж."
Появление цензуры кинематографа было связано с началом повсеместного увлечения фильмами так называемого «парижского жанра»[135], как в России называли картины скабрёзного характера или, как гласили афиши кинотеатров тех времён, «пикантного содержания»[136]. Внимание властей к данному жанру привлёк новоутверждённый московский градоначальник — генерал-майор А. А. Андрианов, приступивший к служебным обязанностям в середине февраля 1908 года; именно с подачи Андрианова «парижский жанр» оказался под запретом, хотя фактически его и продолжали демонстрировать, сменив исключительно вывески — на «жизнь Парижа». С 27 апреля последовали первые закрытия кинотеатров, нарушавших запрет на демонстрацию фильмов непристойного содержания[137].
...
Ещё более непросто складывались отношения церкви с кинематографом; так, согласно мнению Синода, посещение кинотеатров для духовных лиц было равносильно согрешению[141], за что нередко назначались строгие наказания, такие как понижение в чине и непродолжительная ссылка в монастырь[142]. Мнение церкви окончательно оформилось к 1915 году, когда были официально изданы «Правила инсценировки религиозных обрядов в кинематографе»; в них, в частности, запрещались изображения «Господа Нашего Иисуса Христа, Пресвятой Богоматери, Святых Ангелов, Святых Угодников Божьих», изображения святого креста, внутренний вид православных храмов (иных вероисповеданий — допустимо), священные предметы (Евангелие, хоругви, «всякую церковную утварь»), православные религиозные процессии (иных вероисповеданий — допустимо), богослужения всех христианских вероисповеданий, религиозные обряды и таинства, инсценировка православных духовных лиц[143]. В дополнение к этому, церковью в официальном порядке запрещалась деятельность кинотеатров в канун и дни главных православных праздников[144].
С 1914 года в дела цензуры кинематографа начало систематически вмешиваться Министерство внутренних дел, запрещая показ картин, «которые могли бы вызвать нарушения общественного порядка, оскорбить религиозные, патриотические и национальные чувства»[145]. Цензурная политика Российской империи в отношении кинематографа разоряла производителей фильмов — из-за запретов колоссальные убытки несли практически все: фабриканты [производители фильмов], прокатные конторы, владельцы кинотеатров; особенно сильно страдал «киноцентр» страны — Москва[146]. С началом февральской революции цензура кино исчезла, спровоцировав «мутный поток всякого рода кинолент, в которых под видом разоблачения смаковались анекдоты о бывших самодержцах России и их любовных утехах». Но, отмечает Михайлов, их сумело пресечь уже к апрелю этого же года Временное правительство, поручив аппарату МВД взять цензуру под свой контроль и наделив его правом «по своему усмотрению запрещать любые картины „за безнравственность“»[147].
В целом же, тем не менее, куда большее внимание цензоры уделяли СМИ и массовым изданиям, часто оставляя академическую науку на откуп самим учёным[148].