ЕГЭ Открытое письмо тов. Путину

Если же говорить об особенностях ЕГЭ, то, на мой взгляд, главная проблема ЕГЭ заключается в том, что он лишает среднюю школу субъектности. Если я правильно помню, ваш коллега Александр Привалов высказывал эти мысли еще много лет назад. Среднее образование через призму ЕГЭ рассматривается не как самоценный законченный этап образовательной траектории человека, а как ступень подготовки к высшему образованию. И в этом смысле все становится подчинено тому, чтобы эту подготовку пройти успешно. Вместо того чтобы изучать какой-то предмет, ученик готовится к тому, чтобы хорошо сдать по нему экзамен. А это разные вещи, и в этом главная проблема. Многие школьники, особенно в последние годы учебы, уже определившись, какие предметные ЕГЭ они будут сдавать, фактически перестают изучать какие-либо другие предметы. Все оказывается подчинено цели успешной сдачи ЕГЭ, получения высокого балла и поступления на бюджетное место в хороший университет. А если потом молодой человек обнаруживает, что выбор направления подготовки был сделан ошибочно и хочет сменить его, он уже не может этого сделать: слишком многое, необходимое для других направлений, упущено.

 

Опять про ЕГЭ, довольно оригинальное мнение.

---

...

не далее как в марте 2018 года, внося в парламент законопроект об отмене ЕГЭ, депутат Борис Чернышов предлагал вернуть в школы традиционный экзамен. То есть альтернатива этой «пытке», когда ребенка «натаскивают на решение определенных кейсов и заданий» (по его же словам), все-таки есть. И, вероятно, не одна.

Главная претензия зампреда нижней палаты парламента к ЕГЭ, «изначально придуманному в США для проверки знаний у детей с отклонениями в развитии», заключается в том, что «он длится всего четыре часа и за это короткое время молодой человек должен определить всю свою жизнь».

Моя претензия к игу ЕГЭ распространяется гораздо шире. Тест незаметно формирует под себя всю систему образования – вот в чем его главная опасность.

Странно это сознавать, но принятая вопреки общественным протестам реформа – введение ЕГЭ – фактически отключила в образовании звук. Его перекрыли на уровне контрольно-пропускного ритуала, где проверялось умение молча (sic!) заполнять «поля» и «области ответов». Теперь хватало легкого поскрипывания гелевой (потому что ее предпочитает проверяющая машина) ручки с черными (по тем же соображениям) чернилами, чтобы расставить стандартные символы в предлагаемых квадратиках. С кем и зачем тут говорить? Да и о чем?

Дальше вступает в свои полномочия машина: сканирует, ведет подсчет престижных галочек и судьбоносных крестиков необходимой жирности. А что же звук? Он ушел за кулисы, на тридесятый план (не считая комичных 15 минут, отведенных на раздел «Говорение» по иностранным языкам).

Знакомый учитель труда советской закалки Михаил Изотов говорит, что ЕГЭ – «это логическое продолжение системы Коменского, путь в социальную казарму». Отличительный признак армейской казармы – закрытые рты (личного состава) и полное единство мнений. Оно и понятно: иначе казарма превратится в клуб ораторов.

Наш единый, впрочем, идет дальше: он исключает не только речь, собственное мнение, но и любые субъективные проявления в принципе, оставляя за скобками жест, движение, выражение глаз, тон голоса – всю палитру человеческих талантов и умений, кроме оперирования иероглифами 33 букв и 18 знаков.

...

Если принять, что ЕГЭ проецирует свой безголосый формат на все остальные процедуры школы, то картина возникает безотрадная. «Письменная речь лишена не только звука, но и собеседника. Это речь-монолог, разговор с белым листом бумаги, с воображаемым или только представляемым собеседником», – отмечал не кто-нибудь, а Лев Семенович Выготский в работе «Мышление и речь» 1934 года. И добавляет: «Научить этому крайне трудно».

По-моему, понимать Выготского следует так: мы на развилке, перед нами по большому счету два пути.

Либо упереться, приковать «неграмотных» детей к бумаге и перевоспитывать в звенящей тишине, воспринимаемой учителем как главный плод его педагогической деятельности.

Либо учить тому, что соответствует природе и желаниям. Скажем, одним из нас привычнее вести разговор с куском пластилина, другим – с микроволновой печью и разделочной доской, третьим – с мячом, четвертым – с холстом, пуантами... Наладить же диалог с белым листом бумаги способны лишь 10 из 100 человек в России, Японии, США и Германии, как выяснила социологическая служба Гэллапа в 1988 году.

...

---