На первый взгляд, история салазаровского проекта вроде бы подтверждает: попытки честных интеллектуалов встать на пути истории, подмяв под себя труд и капитал, политические институты и церковь, да и саму историю, обречены, на провал; ставка исключительно на интеллект рано или поздно будет бита столь же неизбежно, сколь и ставка исключительно на силу. Ибо и мораль, и твердая воля, и разумные экономические идеи в конечном итоге неизбежно захлебнутся без приправы, именуемой «демократия». (корректнее бы сказать - обратной связи с управляемым объектом) Жизнь на то и жизнь, что не может существовать по готовому шаблону, вне многообразия, которое, конечно, непредсказуемо, а следовательно, и опасно, но от которого, пожалуй, никуда не деться, коль скоро даже дон Антониу, бесконечно честный и талантливый человек, пойдя против законов природы, проиграл. Хотя имел все козыри на руках.
Но, с другой стороны, и демократия, и права человека – сами по тоже шаблоны, с такой же неизбежностью входящие в клинч с разумом, превращаясь в свою противоположность, слегка лишь припудренную разного рода формальностями. И если какой-либо проклятьем заклейменный проект не пережил своего создателя, это не значит, что он заведомо плох. В конце концов, именно путем доктора Салазара, дополненным и переработанным, повел свой народ другой профессор, завкафедрой политэкономии Сингапурского университета доктор Ли Куан Ю. И привел как раз туда, куда хотел, превратив крохотную безводную скалу в одно из чудес ХХ века, уже почти готовое для внедрения демократии. Разумеется, в разумных и приемлемых формах.
Первый фундаментальный закон чело-
веческой глупости недвусмысленно
гласит:
всегда и везде люди
неизбежно преуменьшают
количество глупцов, имеющихся
в обращении .
...
Первый фундаментальный закон не позволяет мне
определить какую-либо величину доли глупцов
от общей численности населения, ведь любое чис-
ленное значение в итоге окажется заниженным. По-
тому на следующих страницах я буду обозначать от-
носительную долю глупцов от общей массы населе-
ния условной буквой γ.
Хотя я убежден, что составляющие долю γ
от всего человечества люди — дураки и что они на-
делены глупостью в силу генетических особенно-
стей, не сочтите меня реакционером, желающим вти-
хомолку ознакомить общественность с очередными
классовыми или расовыми дискриминационными
теориями. Я твердо верю в то, что глупость — не ве-
дающая никаких различий привилегия всех человече-
ских групп, и распределяется она равномерно и про-
порционально. Этот факт научно подтверждается
Вторым фундаментальным законом, который гласит:
вероятность того, что тот или иной человек окажется глуп, не зависит ни от какой другой
характеристики этого человека.
Разумные люди часто задаются вопросом: по-
чему и как глупые люди добиваются высоких и влия-
тельных должностей?
В доиндустриальную эпоху общественными ме-
ханизмами, которые обеспечивали постоянный при-
ток глупцов на властные должности в большинстве
человеческих обществ, были классовая и кастовая си-
стема. Еще один фактор, способствующий продви-
жению глупцов, — религия. В современном инду-
стриальном мире классы и касты устарели и как слова,
и как понятия, а религия мало-помалу сдает пози-
ции. Но на смену классам и кастам пришли полити-
ческие партии и бюрократия, а вместо религии у нас
теперь есть демократия. При демократической си-
стеме всеобщие выборы — самый эффективный ин-
струмент, обеспечивающий постоянное сохранение
доли γ среди облеченных властью. Не следует забы-
вать, что, в соответствии со Вторым основным зако-
ном, доля γ среди избирателей — это глупцы, и все-
общие выборы одновременно предоставляют им всем
великолепную возможность навредить всем осталь-
ным, не приобретая при этом от своего действия
ни малейшей выгоды. И они делают это, внося свой
вклад в поддержание уровня γ среди власть имущих.
«Конституция VIII года республики» (так называлось выработанное под руководством Наполеона государственное устройство Франции) как нельзя лучше отвечала принципу, усвоенному Наполеоном. Вся полнота власти сосредоточивалась в руках первого консула; остальные два консула получали лишь совещательный голос. Бонапарт назначается первым консулом на десять лет. Первый консул назначает Сенат из 80 членов. Он же назначает своей властью всех гражданских и военных должностных лиц, начиная с министров, и все они ответственны исключительно перед ним. Учреждаются еще два установления, которые должны изображать собою законодательную власть: это 1) Трибунат и 2) Законодательный корпус. Члены того и другого учреждения назначались сенатом (т. е., другими словами, тем же первым консулом) по собственному усмотрению из нескольких тысяч кандидатов, которых в результате сложнейшей процедуры «избирали» избиратели. Ясно, что если бы даже из нескольких тысяч кандидатов, намеченных населением, всего 400 человек оказались на стороне правительства, то именно эти 400 и были бы отобраны для замещения вакансий в Трибунате и Законодательном корпусе. Даже и речи о возможности самостоятельного поведения таких людей быть не могло при этих условиях отбора. Но и этого мало. Кроме этих учреждений, был создан еще Государственный совет, всецело и непосредственно назначаемый правительством первого консула.
Законодательная машина должна была действовать так: правительство вносит законопроект в Государственный совет, который его обрабатывает и вносит в Трибунат. Трибунат имеет право высказываться в речах по поводу этого законопроекта, но не имеет права выносить никаких решений. Поговорив о законопроекте, Трибунат этим и выполняет свою функцию и передает законопроект в Законодательный корпус, который, напротив, не имеет права обсуждать этот законопроект, не имеет права говорить о нем, но зато имеет право постановлять решения, после чего законопроект утверждается первым консулом и становится законом. Эта нарочито нелепая «законодательная» машина была, конечно, во все царствование Наполеона безгласной исполнительницей его велений. Впрочем, впоследствии (в 1807 г.) он и вообще уничтожил Трибунат за полной ненадобностью. Нечего и прибавлять, что глубокая канцелярская тайна должна была окружать (и окружала) действия этих учреждений. Для ускорения дела первый консул мог вносить свой законопроект — и непосредственно в сенат, который и издавал нужный закон — под названием «сенатус-консульта». Вот и все.
Отказавшись даже от попытки вызвать к жизни 1793 год и могучие силы, которые сам же он признал за революцией, Наполеон велел отыскать где-то спрятавшегося либерала и теоретика-публициста Бенжамена Констана и привести во дворец. Прятался Бенжамен Констан потому, что еще всего только за один день до въезда Наполеона в Париж он печатно называл возвращение императора общественным бедствием, а самого Наполеона именовал Нероном.
Бенжамен Констан предстал перед «Нероном» не без трепета и к восторгу своему узнал, что его не только не расстреляют, но предлагают ему немедленно изготовить конституцию для Французской империи.
6 апреля Констана привели к императору, а 23 апреля конституция была готова. Она была странно окрещена: «Дополнительный акт к конституциям Империи». Наполеон хотел, чтобы этим была установлена преемственность между первым и вторым его царствованием. Бенжамен Констан просто взял хартию, т. е. конституцию, данную королем Людовиком XVIII в 1814 г., и сделал ее несколько либеральнее. Сильно был понижен избирательный ценз для избирателей и для избираемых, но все-таки, чтобы попасть в депутаты, нужно было быть богатым человеком. Несколько больше обеспечивалась свобода печати. Уничтожалась предварительная цензура, преступления печати могли отныне караться лишь по суду. Кроме избираемой палаты депутатов (из 300 человек), учреждалась другая — верхняя палата, которая должна была назначаться императором и быть наследственной. Законы должны были проходить через обе палаты и утверждаться императором.
Джон Адамс — первый вице-президент и второй президент США:
«Политики могут строить любые планы свободы, но лишь религия и мораль способны установить принципы, на которых свобода будет стоять надежно». <…> «Наша Конституция была составлена только для нравственного и религиозного Народа. Она совершенно неадекватна для правительств любого другого народа».
Германия, 1946 год. Победители предлагают немцам строить демократию. Что думают о ней сами немцы? Ганс Вернер Рихтер, издатель одного из самых известных в то время немецких литературных журналов, так описывал свои впечатления от поездок по стране:
«Говоря о демократии, они используют это слово как сухую апельсиновую корку. Они отождествляют ее со всем, что считают неправильным. Для них демократия равна поражению, голоду, бедности, коррупции, бюрократии. Если в купе поезда нет стекол, если туалет забит, если поезд опаздывает, они говорят: посмотрите, вот демократия. Новый приказ военной администрации, сокращение рациона, регистрационная форма, удостоверение личности – все это в их глазах неотъемлемые черты демократии. Они все время занимаются историческими сравнениями. В старое время, говорят они, в старое время поездки были совсем другими; это было чудесное время; а теперь мы ездим демократически. Они оценивают политические процессы не с высоты птичьего полета, не через призму красивой теории, а в соответствии с фактами собственной повседневности. Когда им говорят, что они живут при демократии, они отвечают: голод, нехватка жиров, бюрократия, коррупция – это демократия. По всей стране, на всех станциях и в поездах одни и те же разговоры, одни и те же фразы: теперь у нас демократия, и потому мы сдохнем от голода».