Россия, которую мы потеряли © - 2021

Необходимо, однако, отметить что прибывшие в Крым добровольческие части изменились до неузнаваемости и лишь по названию напоминали прежних добровольцев. "Цветные войска", как их теперь называли, — корниловцы, марковцы, дроздовцы,— сохраняя внешнюю дисциплину, вернее её видимость, в действительности являлись разнузданными кондотьерами, развращенными грабежами и насилиями до последних пределов. Это не были энтузиасты времен Корнилова, Маркова, Алексеева, Каледина, беззаветно шедшие за своими вождями. Это были скорее преторианцы, склонные в любой момент под тем или иным предлогом выступить против своих высших руководителей. Пьянство, разгул, грабежи, насилия, что особенно угнетало население, бессудные расстрелы, и своеобразные мобилизации, выражавшиеся в том, что добровольцы хватали на улицах всех мужчин, и тащили к себе в полки, — вот атрибуты, с которыми прибыл в Крым Добровольческий корпус. Севастопольский и Симферопольский районы, наводненные "цветными войсками", переживали тяжелые дни. Особенно плохо пришлось Симферополю, где разместился штаб Кутепова. Улицы города сразу же покрылись трупами повешенных. Не удивительно, что даже "совершенно секретная" сводка штаба главнокомандующего констатировала:

-- В городе Симферополе — общее подавленное настроение всех слоев населения, вызванное рядом смертных приговоров, вынесенных военно-полевым судом. Подавленность усиливается с каждым днем, так как аресты, производимые чинами контрразведки, не прекращаются. В населении распространяются слухи о крайне предосудительном характере и способе ведения следствия в контрразведках и военно-полевом суде...

При таких условиях жизни в Крыму не удивительно, что даже запуганные и приниженные органы местного самоуправления выступали с протестами против эксцессов белого террора, доходивших до того, что смертной казни подвергались пятнадцатилетние мальчики, почти дети. Как относились представители высшей власти к таким протестам в первые месяцы крымского периода, — об этом лучше всего свидетельствует письмо помощника главнокомандующего генерала Шатилова на имя председателя симферопольской городской думы. В этом письме он, между прочим, писал:

-- Упразднение военно-полевых судов противоречило бы верно понятым интересам армии, правопорядка и законности. Командование считает, что нарекания на деятельность контрразведок коренятся в самой атмосфере гражданской войны и политического розыска...

В конце письма говорилось: „о беспочвенной критике и партийных интересах“.

 

Не смотря на это, после японской войны, как следствие первой революции, офицерский корпус почему то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков периодически присылались чёрные списки, весь трагизм которых заключался в том, что оспаривать "неблагонадежность" было почти бесполезно, а производить свое, хотя бы негласное, расследование не разрешалось. Мне лично пришлось вести длительную борьбу с киевским штабом по поводу маленьких назначений (командира роты и начальника пулеметной команды) двух офицеров 17-го Архангелогородского полка, которым я командовал до последней войны. Явная несправедливость их обхода легла бы тяжелым бременем на совесть и авторитет командира полка, а объяснить ее не представлялось возможным. С большим трудом удалось отстоять этих офицеров, и впоследствии оба они пали славною смертью в бою. Эта система сыска создавала нездоровую атмосферу в армии.

 

Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это не верно.

 

Авиация.

В ещё более печальном положении находилось удовлетворение потребностей Русской Армии в авиации.Производство авиационных моторов в мирное время в Росии отсутствовало, если не считать отделения завода Гнома в Москве, дававшее не более 5 двигателей этого рода в месяц. Вследствие этого снабжение нашего воздушного флота авиационными могло основываться главным образом на привозе из заграницы. Но наши союзники, занятые чрезвычайным усилением своих воздушных войск, очень скупо уступали нам эти двигатели.

В воспоминаниях Председателя Государственной Думы М.В.Родзянко упоминается о записке, поданной им осенью 1916 года Государю Императору, в которой обрисовывалось критическое положение нашей авиации. Нам удалось ознакомиться с с этой запиской, а также с ответом, данным на нее Управлением Заведовавшего Авиацией и воздухоплаванием в Действующей Армии.

В момент объявления войны на вооружении русской авиации состояли главным образом Ньюпоры в 70 сил, в некоторых отрядах Фарманы типа XVI и XXII (учебные аппараты). Материальная часть во многих отрядах была совершенно изношена, и отряды выступили на войну с самолётами, пролетавшими два года. На войну были отправлены даже Ньюпоры, построенные хоть и по утверждённым, но совершенно неправильным чертежам имели отрицательные углы атаки крыльев, что повлекло за собой целый ряд смертельных аварий; несмотря на это, аппараты оставались на службе и были посланы на войну.

Общий состав воздушных сил Русской Армии к началу войны был следующий:

Авиационных отрядов (эскадрильи)...39
Самолётов...263
Воздухоплавательных рот...12
Летчиков...129
Наблюдателей...100

Через несколько месяцев после начала войны, т.е. в зиму 1914-1915 г.г. многие отряды (эскадрильи) очутились в совершенно критическом положении вследствие полной изношенности аэропланов и моторов. Пришлось эти отряды отвести в тыл для перевооружения аппаратами и для переучивания летчиков полетам на новых системах, часть отрядов, имевших Ньюпоры, перевооружились Моранами - Парасоль. Некоторые отряды получили отремонтированные захваченные нами немецкие и австрийские аппараты; еще позже появились Вуазены с 130-сильными моторами. Но все это перевооружение производилось без плана и хаотично. К весне 1915 года большая часть, отрядов была перевооружена и вновь появилась па фронт. Начали работать и авиационные школы. Но все снабжение материальной частью по-прежнему было неудовлетворительным: мы получали из Франции только те образцы, которые считались там устарелыми.

Осенью 1915 года германское наступление на Сербию прервало, нашу кратчайшую связь с Францией, и отправленные нам аппараты и моторы оказались отрезанными в Салониках. Пришлось их переслать в Архангельск, куда, по причине раннего замерзания они не дошли и остались зимовать в Александровске (на Мурмане).

Вследствие этого, к весне 1916 гола наша армия вновь оказалась в критическом положении. Выписанные нами французские самолеты лежали частью на Мурмане, частью во Франции; аппараты, выстроенные в России, за неимением к ним моторов, загромождали склады и заводы. Когда же в июне месяце 1916 гола прибыли, наконец, в отряды французские аппараты, то они оказались совершенно устарелыми, и мы оказались не в состоянии бороться в воздухе с неприятелем в равных шансах. Большинство воздушных боев между немецкими «Фоккерами» и нашими аппаратами оканчивается не в нашу пользу, и длинный список доблестно погибших наших летчиков растёт ежедневно.

К 1 сентября 1916 года наши воздушные силы достигли состава:

Авиационных отрядов (эскадрильи)...75
Воздухоплавательных рот...36
Самолетов...716
Летчиков...502
Наблюдателей...357

Если мы сравним выше напечатанные цифры с соответствующими данными, приведенными для начала войны, то нельзя не констатировать роста наших воздушных сил. Но такое примитивное сравнение говорить слишком мало. Дело в том, что за тот же период времени возросла и самая численность Русской Армии. К 1 сентября 1916 года число пехотных дивизий в Действующей Армии по сравнению с началом войны удвоилось. Таким образом, при сравнении сил наших воздушных войск начала войны и конца 1916 года, нужно принять во внимание, что во втором случае эти войска должны были обслуживать в два раза более численную Армию. Подойдя к интересующему нас сравнению с такой точки зрения, мы должны придти к заключению, что в конце 1916 года Русская Армия оказалась оборудованной авиацией лишь очень немногим лучше, нежели в начал войны. Но если принять во внимание то, что за 2 года войны германская армия, так же, как и французская, и британская, сделали громадные шаги по пути развития своих воздушных сил, то окажется, что к концу 1916 года Русская Армия стала еще беззащитнее в воздухе чём была в 1914 году. В печатаемой ниже таблице приведены данные о произведенных, нашей авиацией полетах с начала войны по 1 сентября 1916 года.

ТАБЛИЦА
Число полетов, произведенных Русской Авиацией с начала войны по 1(14) сентября 1916 года.
/*Не воспроизведено, см. в сканах */

Приводимые в этой таблиц цифры ярко показывают, насколько незначительной по своим размерам была работа авиации в Русской Армии. Возьмем для примера месяц самой интенсивной работы. Это август 1916 года, в течение которого совершено было 2116 полетов с общей продолжительностью 3.444 часа. Это дает, в среднем на один день августа 68 полетов с общей продолжительностью в 111 часов. Но в это время Русская Действующая Армия состояла из 14-ти армий (№№ 1-12, Особая и Кавказская) с общим составом более 200 пехотных и 50 кавалерийских дивизий. Протяжение боевой линии, не принимая в расчет Кавказского фронта, превосходит 1000 километров. И для обслуживания таких колоссальных сухопутных сил авиация может производить в день лишь 68 полетов с общей продолжительностью в 111 часов. Чрезвычайная слабость наших воздушных сил отчетливо сознавалась во всех инстанциях русского командования. «Брусилов, Каледин, Сахаров», записывает в июне месяце в своих воспоминаниях Председатель Государственной Думы М.В. Родзянко, «просили обратить самое серьезное внимание на авиацию. В то время как немцы летают над нами как птицы и забрасывают нас бомбами, мы бессильны с ними бороться...» Отлично сознавала это наша Ставка и потому внесла на "Междусоюзническую Конференцию", собравшуюся в январе 1917 года просьбу о присылке Русской Армии, в ближайшие после 1 января 1917 года восемнадцать месяцев, 5200 самолетов.

 

Время шло, все хорошие слова были высказаны, а реальная помощь всё еще прибывала. Даже вопрос о возглавлении союзного командования (Франше д’Эспре, Бертело, Мильн?) оставался спорным в течение трёх с половиной месяцев, и только 11 марта я получил уведомление от ген. Франше д’Эспре, что «союзные силы, оперирующие на юге России, переходят под его командование». Сообщение - тотчас же и категорически опровергнуто английской миссией.

Целый ряд последующих эпизодов вносил ещё большую неясность в общую политическую ситуацию и значительно понижал наше настроение.

Прежде всего телеграф принес нам официальное известие о существовании линии «разграничивающей английскую и французскую зоны действий». На восток она проходила от Босфора через Керченский пролив к устью Дона и далее по Дону на Царицын. Эта странная линия не имела никакого смысла в стратегическом отношении, не считаясь с меридиональными оперативными направлениями к Москве и с идеей единства командования. Разрезая пополам область войска Донского, она не соответствовала также и возможности рационального снабжения южных армий, удовлетворяя скорее интересам оккупации и эксплуатации, чем стратегического прикрытия и помощи.

13 ноября союзный флот появился в Севастополе и приступил к принятию от германцев судов русского Черноморского флота. Командированный мною в Севастополь адмирал Герасимов встретил со стороны союзного морского командования обидное и жестокое отношение к русскому достоянию. На том основании, что русские суда находились в распоряжении германцев, старший адмирал союзного флота (англ.) лорд Кольсорн, по распоряжению из Константинополя, отказался передать их русскому командованию. Лучшие из этих судов заняли иностранными командами и подняли на них флаги - английский, французский, итальянский, и даже... греческий. Все годные к плаванию корабли приказано было отвести в Измит для интернирования. На просьбу Герасимова отпустить хотя бы два, три миноносца в Новороссийск для охраны и патрулирования внутренних вод района Добровольческой Армии, сменивший Кольсорна французский адмирал Леже ответил резким отказом: «союзные правительства не потерпят присутствия вооруженного русского судна на Черном море, так как таковое, будучи отнято большевиками, может наделать державам Согласия многочисленные беды и хлопоты». На том же основании французские и английские команды, по приказанию Леже, топили и взрывали боевые припасы, хранившиеся в Севастопольских складах, рубили топорами аккумуляторы и баки подводных лодок, разрушали приборы управления и увозили замки орудий...

Образ действий союзников походил скорее на ликвидацию, чем на начало противобольшевицкой кампании.

В то же время началась перепись и реквизиции союзниками русских торговых судов под тем же фиктивным предлогом, что на них развевался временно германский или австрийский флаг.

 

Другая проститутка, довольно полная и высокая девушка, с бледным, угрюмым и не особенно симпатичным лицом, занимается своим промыслом уже одиннадцать лет. Она прежде работала на фабрике. Ей не было еще 14 л., когда она сошлась с одним молодым человеком, с которым она прожила три года. Потом он ее бросил, а затем умер. На фабрику она не захотела воз­вратиться, так как там глаза испортила, и, по убеждению подруг, занялась проституцией. Сначала она поступила в дом тер­пимости более высокого разряда, а теперь находится в «тридцатке», т.е. в дом, где с каждого посетителя берут 30 к. На Рож­дество, на Пасху и вообще но праздникам или под праздник бывает особенно много посетителей, «много работы», как она вы­разилась, и все они страшно утомляются. Для того, чтобы они могли выдержать, хозяйка дает им четыре стакана водки в день. Кроме того, они получают угощение от посетителей. Сначала ей казалось очень тяжело, потом она привыкла. На фабрике работать не хо­чет, в прислуги не идет, потому что боится заразить других своей болезнью. Когда я заметила, как не хорошо и тяжело вести такую постыдную жизнь, она угрюмо молчала, видимо думая, что теперь ей остается только на все рукой махнуть и спасения нет. Это тип совершенно погибшего существа, которому даже и в го­лову но приходит мысль о лучшем существовании. Она негра­мотна.

 

Вопрос об увеличении притока золота в нашу страну путём завоевания новых рынков для нашей недавно народившейся мануфактурной промышленности, явно нелеп, в виду младенческого её состояния сравнительно с мощными её соперницами английской, германской, французской и С. Штатов.

 

Таким образом самый ход экономической жизни России, интересы казначейства и страх перед всё усиливающейся к невыгоде России конкуренции к западной Европе заставляли императора Николая покровительствовать русской обрабатывающей промышленности. Но, с другой стороны, правительство не сочувствовало её росту, иногда прямо боялось его. Ярким выразителем взглядов правительства на этот вопрос был гр. Канкрин. По его мнению, "фабричное производство порождает в низшем классе безнравственность, унижение, тупость, бунты, домогательство высшей платы". Поэтому по соображениям "морального" свойства он не симпатизировал фабрике; не сочувствовал он и развитию капитализма, так как капитализм создаёт пролетариат.

При таком отношении к капитализму и промышленности понятна та двойственность политики правительства императора Николая, которая была указана выше. Понятно и то, что в вопросах промышленной политики часто брала верх исключительно полицейская точка зрения. Так, в 1848 г. в виду революции на Западе возник вопрос о политической опасности скопления фабричных рабочих в Москве, и московский ген.-губернатор Закревский предложил поэтому запретить впредь открытие новых фабрик и заводов, а на существующих фабриках — не допускать расширения производства посредством увеличения числа станков, печей и рабочих. Эти предложения Закревского получили одобрение императора Николая.

Характерно в то же время, что, когда в вопросах промышленности сталкивались интересы дворянства и купечества, то правительство становилось на сторону первого. В 40-х годах стала усиленно развиваться кустарная промышленность в тех производствах, которые не требовали особых технических усовершенствований (например, в бумаготкацком), составляя этим сильную конкуренцию фабрикам: так, в Шуйском уезде, Владимирской губернии, на фабриках было 1200 станков, а в крестьянских избах — до 20 тыс., во всей же губернии на фабриках было 18 тыс. станков, а в деревнях — 80 тыс. Жалобы фабрикантов на невыгодность для них такой конкуренции не имели никакого успеха, так как существование этой кустарной промышленности было в интересах дворянства, облагавшего своих крестьян, занимавшихся ею, повышенным оброком; в то же время кустарная промышленность не представляла той политической опасности, которой угрожала промышленность фабричная, и потому, естественно, правительство не принимало никаких мер для устранения этой конкуренции. Точно так же правительство обычно не вмешивалось в отношения хозяев и рабочих на вотчинных, помещичьих фабриках, но оставляло роль простого зрителя, если дело касалось фабрик поссесионных, купеческих: в них вводились особые "положения", касавшиеся заработной платы, продолжительности труда и проч., и неисполнение их фабрикантом грозило ему освобождением рабочих, приписанных к его фабрике; правила же, выработанные в 30-х годах для фабрик вотчинных, имели необязательный характер, и предводители дворянства должны были только "внушать" их помещикам, так как Комитет министров нашёл, что непосредственное вмешательство правительственной власти в отношении помещика к крепостным неудобно.