Вопрос признание ошибок КПСС, КПРФ перед русским народом

Для Тряпицына враждебный богатый город с большой иностранной колонией стал безответным полигоном для насаждения нового строя, физически избавленного партизанами от присутствия как собственно «гадов», так и их семей. Этот вожак, будучи развитым и эрудированным пролетарием, в своём подходе к социальной чистке был апологетом безбрежного террора и опирался на уголовный элемент, который в изобилии присутствовал в партизанских отрядах востока России. Личная и тайная контрразведка Тряпицына имела наблюдение за всем, включая следственную комиссию, что было типично для поведения вождей крупных партизанских отрядов. Например, согласно показаниям А. А. Табанакова, бывшего начальника контрразведки действовавшей осенью 1919 г. в Горном Алтае дивизии И. Я. Третьяка, этот большевистский комиссар после падения советов скрывался в горах и вместе с сообщниками до сентября 1919 г. занимался «грабежами местного населения», а потом примкнул к партизанщине, получив в дивизии Третьяка очень ответственный чекистский пост, демонстрировавший близость его обладателя к руководству[29]. Аналогичные персонажи отправляли функции тайной полиции и у Тряпицына. Партизанский террор, опиравшийся как на доморощенных чекистов, так и ярость активных партизан, носил все те черты, которые привносили в него большевики и анархисты: массовость, беспощадность, уничтожение людей не только по социальному, но и по национальному признаку, а также террор в отношении «своих».
В захваченном городе в течение трёх месяцев существовала так называемая Николаевская коммуна со всеми положенными атрибутами: реквизициями, конфискациями, обобществлением орудий лова, запретом торговли и введением карточек, чрезвычайной комиссией. Анархист Тряпицын и эсерка-максималистка Лебедева, попутно арестовав и уничтожив «своих» коммунистов по подозрению в заговоре, проводили — причём в крайнем варианте — политику военного коммунизма, будучи официально признаны Москвой[30]. Ближайшее окружение Тряпицына составляли лица с уголовным прошлым — Биценко, Будрин, Лапта, Оцевилли-Павлуцкий, Сасов. Основав террористическое государство-коммуну, тряпицынцы под натиском японских войск сами же его и уничтожили. При этом банда Тряпицына пошла по пути социальной чистки предельно далеко, постановив предпринять полное уничтожение даже семей тех, кто был «буржуем», евреем или просто «не своим». Глубокая «чистка» была запланирована, тщательно подготовлена и проведена без малейших колебаний. Объективность данных подробной книги опытного журналиста и издателя А. Я. Гутмана «Гибель Николаевска на Амуре», опиравшегося на десятки показаний переживших «инцидент», включая юристов, прежде всего, судебного чиновника К. А. Емельянова, подтверждается и многими советскими документами.
Уяснив, что провоцировать Японию на войну власти Советской России и ДВР не собираются, и помощи осаждённому японцами (в ответ на ошеломившую империю резню гарнизона и всей колонии) городуне предвидится, диктатор Тряпицын решил громко хлопнуть дверью. Возможно, он вдохновлялся мятежом левых эсеров в 1918 г. и рассчитывал, что окажется удачливей в развязывании революционной войны, что неизбежно взорвало бы идею создания буферной Дальневосточной республики. Но вооружённое выступление мстивших за тряпицынские зверства японцев 4−5 апреля 1920 г. нанесло такой жестокий удар красным силам, что ни о каком серьёзном ответе сразу разбежавшихся партизан и армии ДВР нечего было и думать.
Полное уничтожение областного центра было невиданным делом даже для большевиков, хотя власти соседних регионов тайком готовили главные города к уничтожению при отступлении. Летом 1920 г., подготовляя, в ожидании наступления японцев, эвакуацию Благовещенска, Амурский ревком «спешно вывез в безопасное место все ценности и организовал конспиративную тройку в составе коммунистов Бушуева и Ниландера и максималиста С. Бобринева, которым было поручено спешно разработать план эвакуации и наметить те укреплённые каменные здания, которые Ревком предполагал взорвать в случае оставления города, чтобы их не использовали японцы! — Кто не с нами, тот против нас! таково было общее настроение революционных кругов г. Благовещенска. Никто не жалел города, который обрекался на уничтожение, т. к. решено было, что всё трудовое красное население уйдёт в тайгу с партизанами, а остаться может только контр-революционный элемент, которому пусть не останется камня на камне..»[31] Благовещенск уцелел, но вот при паническом отступлении из Хабаровска 22 декабря 1921 г. большевики, как отмечали белые, сожгли железнодорожную станцию, «взорвали церковь[,] больницу [и] много казенных и частных домов[,] вагонов [со] снарядами и прочим имуществом»[32]. Член Дальбюро ЦК РКП (б) В. А. Масленников писал про «ненужное разрушение» при отступлении пароходов Доброфлота и станции: «Ряд разрушений ценностей, произведённых на ст. Хабаровск тоже, конечно, оставил весьма удручающее впечатление на настроение обывателя». Здесь же Масленников отметил, что «нужно было себе представить возмущение населения», узнавшего про «ненужный расстрел 22-х арестованных ГПО при уходе из города»[33].
зни. Председателем чрезвычайки был назначен крестьянин деревни Демидовки Михаил Морозов, который получил бесконтрольное право распоряжаться жизнью николаевских обывателей. В том же тайном заседании составили проскрипционные списки, материалом для которых послужили заранее затребованные сведения от всех комиссариатов. Порядок массового убийства был установлен следующий: в первую очередь шли евреи и их семьи, во вторую очередь жёны и дети офицеров и военнослужащих, третьими обозначены были все семейства лиц ранее арестованных и убитых по приговорам трибуналов или распоряжениям Тряпицына, в четвёртых шли лица, по каким либо причинам оправданные трибуналом и выпущенные на свободу, равно как и их семьи. В пятую очередь предназначались чиновники, торговые служащие, ремесленники и некоторые группы рабочих, не сочувствовавших политике красного штаба. По составленным спискам подлежало уничтожению около трёх с половиной тысяч человек. Почти месяц, приблизительно до мая, продолжалась усиленная работа по намеченному плану. Внесённых в списки систематически убивали небольшими партиями в заранее установленном порядке. Казни производились специально выделенными отрядами из преданных Тряпицыну русских партизан, корейцев и китайцев. Каждую ночь они отправлялись в тюрьму и по списку убивали определённое количество жертв (30−40 человек). К тому времени в николаевских местах заключения находилось около 1500 человек»[34].

Тряпицын открыто говорил, что три четверти населения города состоит из контрреволюционеров и притаившихся «гадов»[35]. Тряпицын и Лебедева, крича на заседаниях созданного облисполкомом 13 мая полномочного военно-революционного штаба: «Террор! Террор без жалости.!», подписывали весьма красноречивые документы с предписаниями начальникам комиссариатов и учреждений спешно ликвидировать врагов. Например: «Мандат Пахомову. Срочно предписывается вам составить список лиц, подлежащих уничтожению. Революционная совесть ваша». Или приказ от 24 мая командиру 1-го полка: «Военно-революционный штаб предписывает вам привести в исполнение смертный приговор над арестованными японцами, находящимися в лазарете, а также над осуждёнными лицами, находящимися в тюрьме»[36]. Пик террора пришёлся на конец мая.
шнюю обузу, считая их «неисправимо вредными». Сначала перебили почти всех японских детей, причём самых маленьких бросили живыми в выкопанную в снегу яму[38]; затем «членов еврейского общества… на пароходе отвозили на Амур и топили больших и маленьких»[39].
С 28 мая партизаны начали выжигать окрестности, уничтожая рыбачьи посёлки напротив Николаевска-на-Амуре, а 29 мая — сжигать жилые дома и взрывать крупные каменные постройки областного центра. Всего было уничтожено 1 130 жилых построек — почти 97% всего жилфонда. Из общественных зданий сохранились лишь тюрьма и торговое училище[40]. Тряпицын официально объявил сельским ревкомам: «Город весь сожжён. крупные здания взорваны, японцам остался один пепел. Не осталось от Николаевска камня на камне». Гружённые награбленным добром, включая полтонны золота и множество конфискованных драгоценностей, партизаны покинули пепелище. Тряпицынцы бежали вверх по р. Амгунь к приисковому посёлку Керби, поджигая на пути селения, прииски и драги, убивая всех подряд[41].