Итоги коллективизации к лету 1933

Коммунисты захватили власть, но они должны были накормить голодающие города – поэтому они ввели продразверстку (которую впервые попытались осуществить еще при царе). В ответ крестьяне восстали – прежде всего, на Юге. Это была война деревни против го-рода: повстанцы грабили взятые ими южные города и устраивали еврейские погромы201. Одновременно это была война Юга с «Московией»: по словам генерала Деникина, все содержание гражданской войны сводилось к тому, что «голодный север шел походом на сытый юг, а юг отстаивал… свое благополучие»202. Юг не только отстаивал свое благо-получие, но и пользовался случаем, чтобы ограбить «Московию». Генерал Врангель писал о рейде казаков Мамонтова: «Полки генерала Ма-монтова вернулись обремененные огромной добычей в виде… возов мануфактуры и бакалеи, столового и церковного серебра. Выйдя на фронт наших частей, генерал Мамонтов передал по радио привет ―родному Дону‖ и сообщил, что везет ―Тихому Дону‖ и ―родным и знакомым …богатые подарки‖. Дальше шел перечень ―подарков‖, включительно до церковной утвари и риз»203.
Юг потерпел поражение, но и Север не одержал победу: крестьянские восстания заставили Ленина отказаться от продразверстки и ввести «нэп». Ленин объяснял неудачу продразверстки и коммун «мелко-буржуазной» психологией крестьянина. «Надо опираться на едино-личного крестьянина, – писал Ленин, – он таков и в ближайшее время иным не будет, и мечтать о переходе к социализму и коллективизации не приходится»204.
Это была победа крестьянского традиционализма. Советская Рос-сия превратилась страну миллионов лапотных крестьян, обрабатывавших свое маленькое поле примитивной сохой.

 

По подсчетам Международного бюро статистики в 1928 году реальная заработная плата московских рабочих была примерно такой же, как у рабочих в Париже, но в 1,4 раза меньше, чем у рабочих в Берлине и в два раза меньше, чем у рабочих в Лондоне. В этом сопоставлении, однако, учитывались лишь номинальная заработная плата и уровень цен важнейших пищевых продуктов. Учет расходов на квартплату, налоги и социальное страхование (последняя статья расходов у советских рабочих отсутствовала), позволил бы сделать вывод о примерном равенстве реальной заработной платы в Москве и в Берлине231. Но, конечно, заработная плата в Москве была значительно выше, чем средняя зарплата советских промышленных рабочих.

 

Отдельно нужно сказать о расходах на самогон, которые по данным обследования 1928 года составляли 16 кг зерна на душу240. С 1923 года фактически прекратилась борьба с самогоноварением для собственного употребления, и в деревне в огромных масштабах развилось производство самогона; по сравнению с дореволюционным периодом к 1928 году потребление алкоголя (в пересчете на 40-градусный) в сельской местности ЦЧО увеличилось с 7,4 до 11,3 литра на душу (в целом по РСФСР оно увеличилось с 6,5 до 9,3 литров). Рекорд в этом отношении поставила Курская губерния, где душевое потребление самогона достигло 20,2 литра241

 

В 1925/26-1927/28 годах товарная часть продукции крестьянского хозяйства сократилась с 21,8% до 18,8%, причем существенно изменилась ее структура: происходила замена зерна продуктами животноводства249. Зерновые излишки теперь направлялись не на рынок, а на корм скоту; полученное мясо реализовывалось на рынке – или потреблялось самими крестьянами. Душевое потребление зерна на фураж за это время возросло с 136 до 185 кг, расход зернового корма на корову увеличился с 79 до 147 кг250, росло поголовье свиней, которых кормили по большей части зерном

 

При этом специалисты отмечали, что «тягловая сила рабочей лошади использовалась на Урале в очень слабой степени»255. В 1925/26 году в среднем на лошадь приходилось лишь 110 рабочих дней в году, причем 87 из них она работала в своем хозяйстве и 23 дня – вне своего хозяйства, то есть на подработках256. Если в ЦЧО на лошадь приходилось в среднем 7,6 га. посева, то на Урале – только 3,6 га. С другой стороны, на рабочую лошадь расходовалось в среднем 778 кг зерна в год – лошадь потребляла как три члена семьи, и на лошадей уходило 74% всего зернофуража (коровы питались преимущественно сеном и соломой)257.

 

При определении «нормального населения» Л. Лубны-Герцык считал, что один взрослый мужчина может обработать 5 дес. площади удобных земель. При этом условии получалось, что в 1923 году в трех губерниях Центрального Черноземья (Курской, Орловской и Тамбовской) доля излишнего населения составляла 51%266. Отсюда следовало, что уравнительный передел, в соответствии с предсказанием П.Б.Струве, лишь немного ослабило аграрное перенаселение. «Ныне все удобные для сельского хозяйства земельные площади находятся в руках крестьянства… - писал Л. И. Лубны-Герцык. – Всеобщий уравнительный передел стал действительностью. Однако земельной нужды русского крестьянства он не устранил… Аграрное перенаселение России после нивелирующего воздействия русской революции выяснилось грозно и недвусмысленно»267.

 

Известный экономист Н. П. Огановский в 1925 году провел расчеты для случая возможного повышения производительности 275. «На одного работника у малоземельных приходится пашни и посевов в 2,5 раза меньше, чем в группе зажиточных и в 6 раз меньше, чем в группе многоземельных, – писал Н. П. Огановский. – Если бы малоземельные использовали труд своих работников в той же степени, что и середняки – 57% работников оказалось бы в нижних слоях излишними… Общее количество работников в малоземельных слоях по всему Союзу достигает сейчас 13,1 млн. человек. Следовательно, наличие избыточного труда только у мало-земельных составляет при уровне производительности средних слоев в 7,5 млн. работников, а при уровне групп выше средних – 9,6 млн., да и середняков при последней норме оказалось бы избыток 10,3 млн., а всего 19,9 млн. работников, или 43% общего количества их в деревне СССР…»276.

 

По расчетам С. Г. Струмилина зимой без работы оставалась четверть всей занятой в сельском хозяйстве рабочей силы, однако в период уборки, в августе, избыток сменялся дефицитом рабочей силы279. Мужчины, ушедшие на заработки в город, старались вернуться в деревню к жатве – таким образом, земельный надел удерживал их от попыток переселиться в город и стать постоянными рабочими. Как в период до ре-формы Столыпина, крестьянин, имеющий землю в деревне, не мог про-дать ее и переселиться в город; он лишь уходил в «отход». В Москве середины 1920-х годов четверть молодых рабочих не были москвичами: это были отходники, имевшие наделы в деревне, и половина из них возвра-щалась в свою деревню в сезон полевых работ280.

 

В центральных районах СССР агротехнические проблемы были непосредственно связаны с аграрным перенаселением. Рост населения еще до революции вызвал практически полную распашку всех удоб-ных земель в Центрально-Черноземном районе. В четырех губерниях – Воронежской, Курской, Орловской и Тамбовской – в 1850 году пашня занимала 61% всей территории, в 1887 году – 69%, в 1910 году – 71%282. «Еще 30 лет назад Курская губерния превратилась в одно сплошное поле, – писал в 1902 году уполномоченный по сельскохозяйственной части Курской губернии А. И. Шахназаров. – Все, что можно было распахать, – распахано, леса сведены, уничтожены выгоны... Ввиду отсутствия естественных пастбищ... неизбежная пастьба скота по полям вдвое сокращает паровой период»283. К 1930 году распаханность территории Центрально-Черноземного района достигла 75,3%; по уровню распаханности район не имел себе равных среди регионов СССР284. Распашка привела к тому, что за 1887-1916 годы площадь кормовых угодий (лугов, сенокосов и выгонов) сократилась вдвое, до 8% общей площади285. Министр земледелия Ермолов писал, что сена у крестьян «в обычные года почти не бывает, потому что луга все давно распаханы»286.
Недостаток кормовых угодий вызвал упадок животноводства. По расчетам С. Уиткрофта, поголовье лошадей (на душу населения) в 1905-1914 гг. сократилось на 16%, поголовье крупного рогатого скота – на 21%, поголовье свиней – на 23%. Если же сравнивать данные 1914 года с данными 1850-х годов (которые, возможно, занижены), то соответствующие цифры сокращения поголовья в этом районе составят: для лошадей – 46%, для крупного рогатого скота – 26%, для свиней – 63%. В целом, «для большей части России картина развития животноводства была очень мрачной», – констатирует С. Уиткрофт287.

 

Состояние агротехники крестьянских хозяйств до революции описано в фундаментальной монографии А. В. Островского288, и сопоставление показывает, что изменения, произошедшие во времена нэпа, были невелики. Традиционная трехпольная система предполагает, что поле, находящееся под паром, должно удобряться навозом. Для этого нужно содержать большое количество скота, а для скота нужны пастбища. Агрономы-теоретики рассчитали, что на десятину пара должно вноситься 2400 пудов навоза, и в идеале площадь пастбищ должна быть втрое больше площади полей289. Подобное соотношение полей и пастбищ в России наблюдалось только в северных заволжских областях. В нечерноземных областях между Окой и Волгой пастбищ было меньше, но все же в Ярославской губернии на десятину вносилось до 2000 пудов навоза. Скудные почвы не могли обходиться без удобрения: на неудобренных полях урожайность падала вдвое290. Земледелие в нечерноземной полосе требовало не только большого количества удобрений, но и многократной вспашки; все это приводило к большим трудозатратам. Роль географического фактора была такова, что на обработку одного гектара ржи в Центрально-Промышленном районе требовалось 42 трудодня, в то время как в ЦЧР – 21 трудодень, а на степном Юге – 13 трудодней291. В Центральном Черноземье на десяти-ну пара вносилось только 300-400 пудов навоза; крестьяне здесь полагались на естественное плодородие черноземов, и в принципе, удобрения давали здесь меньший эффект. На степном Юге удобрения вообще не применялись, так как считалось, что они не дают прибавки урожайности292. Крестьяне использовали плодородие сравнительно недавно поднятых целинных земель, но со временем южные черноземы начинали истощаться, и в ближайшие десятилетия должно было начаться падение урожайности. Агрономы вообще отказывались признавать «трехполье» Черноземья сколько-нибудь рациональной хозяйственной системой.

 

При трехпольной системе озимые нужно было сеять по парам, но во времена нэпа (в 1929 году) парами обеспечивалось только 64% озимых посевов – в остальных случаях сеяли сразу после уборки, по стерне294. По технологии, поле, предназначенное под пар, желательно было пахать после уборки урожая, затем еще раз весной и потом – осе-нью, непосредственно перед посевом озимых. Только при такой обработке достигалось уничтожение сорняков и в почве накапливались нитраты – это называлось «черным» паром. В крайнем случае можно было отложить первую вспашку до весны – это называлось «ранним» паром. Однако при недостатке пастбищ крестьяне были вынуждены весной и в начале лета пасти скот на парах, что приводило к оттягиванию взмета паров до июня. По минимальным оценкам специалистов такое запоздание («поздний пар» или «толока») по сравнению с ран-ним паром уменьшало урожай озимых на 17-20%295. После подъема паров было чрезвычайно важно поддерживать их в чистом от сорняков состоянии, для чего пары требовалось несколько раз культивировать и бороновать. Это требовало значительных трудовых затрат и было не по силам для многих крестьянских хозяйств.
После озимых обычно сеяли яровые. В идеале требовалось произвести вспашку под яровые осенью, сразу после уборки озимых – это называлось «зяблевой вспашкой». Но при нехватке пастбищ крестьяне практиковали выпас скота по стерне после сбора урожая. Такой выпас не давал возможности проводить зяблевую вспашку; обычно пахали весной («весновспашка»), что уменьшало урожай яровых на 15-17%296.
Данные о доле ранних паров и зяблевой вспашки для 1920-х годов несколько разняться. По данным обследования 25 губерний в 1924 го-ду ранние пары составляли 10% всех паров297, а по данным 1927 года в РСФСР они занимали 25% паров298. По обследованию 30 губерний в 1925 году зяблевая вспашка проводилась на 35% площади яровых, а по данным 1927 года в РСФСР доля зяби составляла 32%299. В. В. Осинский утверждал, что в 1929 году зябью по всей стране было обеспечено лишь 19,4% ярового клина300. Что касается Центрального Черноземья, то в 1927 году доля ранних паров в Тамбовской губернии составляла менее 30% общей площади паров, а доля зяблевой вспашки – 25% от площади посева яровых301.

 

В итоге, образовалось многочисленное излишнее поголовье: по подсчетам А. А. Иванова, в Тамбовской губернии для обработки крестьянской пашни было достаточно 250 тыс. лошадей вместо 600 тыс., имевшихся в наличии в 1916 году306.

 

При острой нехватке пастбищ приходилось в более зажиточных хозяйствах кормить лошадей отчасти зерном, в то время как в бедных хозяйствах хлеба недоставало и людям. Бедняки и середняки были вынуждены сокращать кормовой рацион скота, особенно в зимний период. По отзыву ветеринарной комиссии, обследовавшей состояние животноводства в Тамбовской губернии в 1913 году, в зимний период «содержание и кормление животных практикуется у крестьян такое, какое позволяет лишь не угаснуть в организме жизненным процес-сам»307. Постоянный недостаток кормов привел к деградации скота, к воспроизведению породы малорослых, легковесных и слабосильных лошадей. Средний вес рабочей лошади составлял около 18 пудов, в то время как в Америке – 40 пудов, а в Англии – 55 пудов308.

 

Слабосильная русская лошадь могла тащить только соху, но не плуг, для которого требовались две пары быков. Таким образом, до революции преобладающим пахотным орудием в центральных районах была соха. «Для сохи, – писал современник, – достаточно одной плохой лошади, и хотя соха пашет действительно мелко и плохо, зато всякий хозяин успевает вторично перепахать землю с бороной и засеять под соху с бороной»309. Соха пахала не более чем на 12 см, а плуг мог пахать на 25 см, и к тому же он переворачивал пласт земли, что было важно для уничтожения сорняков. Известный экономист А. Н. Челинцев считал, что замена сохи плугом на распашке поздних паров даст прибавку урожая в 14%, но при ранних парах прибавки не отмечается310.
Одним из достижений эпохи нэпа была прогрессирующая замена сохи железным плугом. Производство плугов в 1928/29 году по сравнению с 1913 годом увеличилось в 2,5 раза и достигло 1,68 млн. штук311. В 1928 году в ЦЧО на 100 хозяйств приходилось 40 плугов312. Поскольку плуг был сравнительно дорог и требовал, по крайней мере, двух лошадей или волов, то его использование требовало кооперации крестьянских хозяйств: два-три хозяйства объединяли усилия и пахали «супрягой». Впрочем, некоторые специалисты весьма критически отзывались о качестве плугов, выпускаемых советскими заводами; профессор К. И. Дебу отмечал, что «чуть ли не половина… выпускаемых плугов никуда не годится»313. Отмечалось также, что плуги, предлагаемые крестьянам в пунктах проката, как правило, неисправны314.

 

Н. И. Вавилов считал внедрение сортовых посевов самым простым и эффективным способом поднятия урожайности; по его оценке, урожайность могла увеличиться на 20-30%319. Кроме того, можно было увеличить урожайность за счет применения рядовых сеялок, которые обеспечивали большую всхожесть семян за счет аккуратного заделывания их в почву. А. Н. Челинцев оценивал возможную прибавку урожайности в 10-15%320, однако рядовые сеялки были дороги для крестьян. В ЦЧО одна сеялка приходилась на 54 хозяйства, и это были, в основном, не рядовые, а менее эффективные разбросные сеялки321.

 

Несмотря на агитацию чиновников в пользу перехода к многополью крестьяне ЦЧО не спешили внедрять клеверные посевы. Во многих случаях общины, перешедшие было к многополью, вскоре возвра-щались к трехполью334. Специалисты отмечали «агрономическую не-культурность» крестьян, которые упорно придерживались традиционного трехполья; травами засевалось лишь 2% всех посевных площа-дей335. Однако истинная причина крестьянского консерватизма была в другом: оказалось, что клевер и люцерна не приспособлены к условиям засушливого континентального климата; посевы трав не давали такого эффекта, как в Германии или в Англии336. «Не только нашей малой культурностью, нашей экономической отсталостью, но прежде всего географическими факторами объясняются низкие урожаи нашей страны… – подчеркивал Н. И. Вавилов. – Это понижение урожайности стоит в определенной связи с повышением континентальности климата с углублением в Европейско-Азиатский материк, с увеличением испаряемости, резкими колебаниями климата»337. Лишь в бо-лее увлажненных нечерноземных областях посевы клевера реально увеличивали урожай зерновых. Но вклад этих областей в валовой сбор страны был относительно невелик, поэтому надежды Столыпина на клевер и люцерну были напрасными.

 

Изобилие земли и плодородные почвы сочетались на Юге с засушливым климатом, поэтому в степных областях применялись системы земледелия, резко отличающиеся от трехполья центральных областей. Воздействие демографического фактора (отсутствие аграрного перенаселения) сочеталось здесь с воздействием географического фактора (плодородных почв и засушливого климата). Наиболее популярной на Юге системой земледелия была «казачья» система, при которой три года подряд сеяли пшеницу по пшенице, затем три года поле эксплуатировалось как выгон и три года как сенокос339. Озимую пшеницу сеяли сразу после уборки с помощью «буккера» – это был совмещенный с сеялкой плуг, заимствованный казаками у немецких колонистов. Буккер-«скоропашка» пахал мелко, но он имел до пяти лемехов и бла-годаря этому обеспечивал относительно быструю вспашку. Однако применение буккера (или заменявшего его двухлемешного плуга) требовало иметь в хозяйстве три пары быков или три-четыре лошади и несколько работников – до революции только такие хозяйства считались на Юге полноценными, «тягловыми»340. После революции «тягловые» крестьяне и казаки превратились в «кулаков», и степной Юг считался цитаделью «кулачества». На долю 10% самых зажиточных хозяйств в этом регионе приходилось 35-45% всех средств производства и 30% рабочего скота. Крестьяне-середняки должны были «супрягаться», чтобы составить упряжку, достаточную для буккера. Хозяйства, имеющие такую упряжку, могли применять не только буккер, но и другие машины; уборку хлебов производили, в основном, конными жнейками-«лобогрейками», а обмолот производился конными или паровыми молотилками341. Для покупки машин середняки создавали «машинные товарищества»; перед коллективизацией на Украине было 3,3 тыс. таких товариществ, которые объединяли 79 тыс. дворов342

 

Как отмечалось выше, по сравнению с началом XX века в 1925-1928 годах не отмечалось увеличения душевых сборов зерна. Однако душевое потребление (в пищу и на фураж) увеличилось на 20% за счет резкого (в 12 раз) сокращения экспорта. В Центральном Черноземье – одном из основных регионов производства товарного хлеба – потребление увеличилось на 30%, также в основном за счет сокращения вы-воза из региона. «Наиболее широкие слои деревни ведь сколько-нибудь сносно стали есть только после революции, – говорил в 1928 году председатель Совнаркома А. И. Рыков, – и в связи с этим мы имеем колоссальный рост потребления при понижении роста продукции на душу населения. Это в значительной мере служит основной для кризисных явлений на сельскохозяйственном рынке»379. Суть проблемы состояла в том, что крестьяне, поделив помещичьи земли, увеличили личное потребление хлеба и поэтому резко сократили его поставку на рынок, не только ликвидировав экспорт, но и нарушив снабжение городов.

 

В. С. Немчинов (который был одним из руководителей ЦСУ и на которого ссылаются многие историки) определял для довоенного времени товарную часть хлеба в 1300 млн. пудов из 5000 млн. пудов вало-вой продукции. В 1926/27 году, по данным В. С. Немчинова, товарная часть составляла 630 млн. пудов из 4749 млн. пудов валовой продукции, то есть сократилась на 670 млн. пудов (110 млн. ц)380 «Цифры эти не могут претендовать на точность, – отмечал С. Н. Прокопович, – но в общем и целом они правильно рисуют хлебные балансы России 1913 и 1926/27 годов… На товарную часть хлебной продукции аграрная революция оказала катастрофическое действие: она упала наполовину. Сокращение посевов у зажиточных крестьян, естественно, должно было понизить товарность их продукции, но она упала и в хозяйствах бедных крестьян…»381

 

Более подробную картину уменьшения товарности дают порайонные данные о ввозе и вывозе зерновых (табл. 3.14).
Как показывают данные табл. 3.14 после революции производящие районы (за исключением Сибири) резко уменьшили вывоз хлеба, в частности, Центрально-Черноземный район уменьшил вывоз в 9 раз, а Поволжье – в 6,5 раз. Это означает, что крестьяне теперь сами потребляли хлеб, который ранее вывозился. Но, с другой стороны, рабочие Центрально-Промышленного района тоже увеличили потребление хлеба, и к 1928 году рост внутреннего потребления фактически привел к прекращению экспорта. Вопрос теперь встал о том, как в условиях высокого крестьянского потребления обеспечить снабжение растущих промышленных городов.

 

Советское правительство рассматривало экспорт хлеба как инструмент обеспечения индустриализации; оно признавало, что довоенный экспорт хлеба восстановить не удастся, но рассчитывало ежегодно вывозить 200-300 млн. пудов (33-49 млн. ц) для получения необходимой валюты393. Было принято решение о снижении закупочных цен в 1926/27 хозяйствен-ном году – и его удалось провести в жизнь, благодаря очень хорошему урожаю и мерам по ограничению частной торговли394. На 1927/28 год была поставлена задача по удержанию цены на низком уровне395 – была выдвинута теория использования в целях индустриализации «нож-ниц цен», при которых, как пояснял И. В. Сталин, крестьяне «переплачивают на сравнительно высоких ценах на товары от промышленности… и недополучают на ценах на сельскохозяйственные продукты… это есть добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии»396. Советское государство было слабым, оно не могло собрать с крестьян причитающиеся с них налоги, и теперь пыталось получить какие-то средства, используя механизм ценообразования в хлебной торговле.

 

Однако в 1927 году урожай был хуже прошлогоднего, осенью частные цены поднялись и значительная часть крестьян отказалась продавать зерно государству по прошлогодним (даже немного пониженным) ценам. Цены в частной торговле были примерно на 60% выше, чем у государства, но из-за ограничений властей частные закупки почти прекратились; некоторые крестьяне сами везли хлеб за 150-200 верст в города, чтобы продать его на рынке. Многие кулаки скупали хлеб у своих соседей с целью продать его позже, когда государство окажется вынужденным поднять закупочную цену. Чтобы оплатить налоги, большинство крестьян продавали мясо и другие продукты животноводства, цены на которые оставались рыночными397. Заместитель наркома финансов М. И. Фрумкин, посланный с инспекцией на Урал, подчеркивал, что «при слабом налоге крестьяне получили полную возможность не только покрывать все свои платежи, но также осуществлять покупку промтоваров, имеющихся в весьма умеренном размере, не прибегая к продаже хлеба»398. За девять месяцев 1927/28 года уральские крестьяне продали в полтора раза больше мяса и в два раза больше яиц, чем за соответствующий период предыдущего года, хлеба же за октябрь-декабрь на Урале (и по всей стране) было заготовлено вдвое меньше, чем раньше399. В В Тамбовской губернии была заготовлена только треть планового количества хлеба: крестьяне предпочитали продавать хлеб частным скупщикам, которые давали на 50-60% боль-ше государственной заготовительной цены. Как и на Урале, для уплаты налога предпочитали продавать мясо: пуд свинины стоил, как десять пудов ржи400. Кроме того, на руках у крестьян имелось большое количество свободных денег, по некоторым оценкам, в крестьянских сундуках осело около одного миллиарда рублей, в том числе в ЦЧО порядка 130-140 миллионов401 – так что зажиточные крестьяне могли заплатить налоги, ничего не продавая государству.

 

Для обеспечения городов, армии и районов производства технических культур государству необходимо было иметь 82 млн. ц хлеба, а к январю закуплено было только 50 млн. Начались перебои с поставкой хлеба в города, у магазинов выстроились длинные очереди, в некоторых местах происходили волнения. На Урале в ряде мест было введено нормированное снабжение хлебом. Тяжелое положение сложилось в хлопковых районах, план поставок хлеба в Узбекистан был выполнен в январе только на 40%402.

 

В этой обстановке власти прибегли к административным мерам воздействия: была введена в действие статья 107 УК РСФСР, предусматривавшая лишение свободы на срок до трех лет, лиц виновных в злостном повышении цен на товары путем «скупки, сокрытия или не-выпуска таковых на рынок». В конечном счете, с помощью применения насильственных мер властям удалось выполнить план хлебозаготовок и обеспечить снабжение городов до сбора нового урожая403.
Реакцией крестьян на принудительные меры стало сокращение посевов. В 1928 году посевы сократились на Северном Кавказе – на 9,2%, Украине – на 7,7%. В действительности сокращение было еще больше, так как крестьяне не стали пересевать около 1 млн. га погибших озимых404. Это означало, что урожай в 1928 году уменьшится, и проблема хлебозаготовок возникнет вновь.

 

Правительство расценивало административный нажим зимы и весны 1928 года как чрезвычайную меру и не рассчитывало повторять его вновь. К осени 1929 года были повышены закупочные цены на зерно – но заготовки шли плохо. Снова началась нехватка хлеба, и в результате в начале 1929 года пришлось ввести нормированное снабжение в Москве и Ленинграде, а затем во всей потребительской поло-се. В марте 1929 года возобновилось применение чрезвычайных мер, включая статью 107 УК, и в целом в 1928/29 хозяйственном году было закуплено 108 млн. ц зерна – немного меньше, чем в предыдущем году405. Хотя острого кризиса удалось избежать, уровень снабжение го-родов ухудшился. 17 крупнейших городов потребляющей полосы по-лучили в первом полугодии 1929 года на 16% меньше хлеба, чем в со-ответствующий период 1928 года406. Экспорт фактически прекратился, но, тем не менее, в некоторых городах на почве нехватки хлеба происходили волнения рабочих407. Председатель правительства А. И. Рыков настаивал на необходимости импорта 13-16 млн. ц хлеба, на что требовалось около 200 млн. руб., но Сталин отказался тратить на импорт зерна деньги, собранные для индустриализации, заявив, что лучше выжать хлебные излишки у кулаков408.
Заготовительная компания 1929/30 года с самого начала сопровождалась массовыми отказами крестьян продавать хлеб и конфискациями зерна у кулаков. 7 ноября 1929 года в газете «Правда» была опубликована статья Сталина «Год Великого перелома», в которой провозглашалась задача «ликвидации кулачества как класса». Уже осенью 1929 года конфискации привели к забою кулаками скота и к распродаже имущества; в отдельных районах началось бегство кула-ков из деревень409. Однако благодаря экспроприаторской политике к концу года было заготовлено 160 млн. ц зерна – на 52 млн. больше, чем в предыдущем году410.
В ответ на конфискации хлеба, которые затронули и середняков, начались массовые выступления. В октябре в Центрально-Черноземном районе был зафиксирован 21 случай, когда сотни кресть-ян, собравшись под звук набата, избивали и изгоняли местных руководителей. Всего по стране за октябрь-декабрь 1929 года было зафиксировано 372 массовых выступления, в пять раз больше, чем в предыдущем году; большинство их них явилось реакцией на конфискации хлеба у зажиточных крестьян411.-

 

Таким образом, система низких закупочных цен вызвала ожесточенное сопротивление части крестьян и оказалась неэффективной. Для того, чтобы обеспечить снабжение растущих промышленных центров, требовалось создать иную систему изъятия хлеба у крестьянства. В сравнительно небольших размерах такая система уже существовала – это были колхозы. В то время как крестьянские хозяйства продавали (в том числе государству) 1/6 собранного урожая, колхозы продавали больше трети валового сбора412. В то время как крестьян нужно было уговаривать продать хлеб, колхозы весной 1928 года попросту обязали сдавать все излишки зерна государству413. Этот пример показывал, что с крестьян можно было взять вдвое больше хлеба – если объединить их в колхозы. Об этих преимуществах колхозов И. В. Сталин говорил на XVI Съезде ВКП(б) в июне 1930 года; на тот момент это было главное обоснование преимуществ коллективизации414. Таким образом, если в первом пятилетнем плане коллективизация рассматривалась как естественное следствие механизации сельского хозяйства, то в 1930 году речь шла о коллективизации, как о способе «увеличения товарности» – о способе отнять зерно у крестьян, чтобы обеспечить хлебом быстро растущий рабочий класс. Причем эта задача должна была решаться не постепенно, как планировалось ранее, а возможно более быстро, с тем, чтобы в кратчайшие сроки ликвидировать провал в снабжении городов. «Хлеб был нужен срочно, – пишет М. М. Горинов, – иначе планы индустриализации срывались»415.

 

Как отмечалось выше, суть модернизации заключается в адаптации общества к последствиям промышленной революции. Коммунисты (впрочем, так же как и либералы) изначально выступали как партия модернизаторов, которая «прославляла бога прогресса»416. В этой роли они были врагами традиционного общества и традиционного крестьянского образа жизни. «История отношений государства и крестьянства с момента революции 1917 г. – подчеркивает Л. Виола, – это история непрекращающейся борьбы двух культур. Коммунисты представляли… атеистическую, технологическую, детерминистскую и, по их понятиям, современную культуру, а крестьянство (с точки зрения коммунистов) представляло их противоположность, отрицание всего, что считалось современным»417.

 

Самой знаменитой американской агрофабрикой стало хозяйство Томаса Кэмпбелла, основателя «Кэмпбелл фарминг корпорейшн». Кэмпбелл происходил из потомственной фермерской семьи; после окончания Первой мировой войны он организовал в штате Монтана полностью механизированное производство зерна. Агрофабрика Кэмпбелла имела 38 тысяч гектаров земли, полсотни тракторов и два десятка комбайнов. Однако при высоком уровне механизации хозяйство имело экстенсивный характер; урожайность была невысокой: всего лишь 7 ц/га, но использование тракторов и комбайнов позволяло получать очень дешевое зерно. Кэмпбелл сознательно экономил на агротехнических мероприятиях, он говорил, что «современное фермерство – это 90% механизации и 10% сельского хозяйства»424.

 

В Советском Союзе трактор был воспринят как средство, позволяющее продемонстрировать преимущества социализма. А. В. Чаянов писал, что «советский аграрный социализм есть диктат государства на национализированных землях плюс американская техника (100-процентная механизация)»426.

 

Эта идея громко прозвучала в речи Сталина от 27 декабря 1929 года, возвестившей о начале массовой коллективизации. «Оптимизм Сталина (и не только его) в отношении данного проекта отличался некоей фанатичностью, – пишет М. Таугер, – ему, должно быть, казалось, что с помощью коллективизации советскому правительству удастся, наконец, разрешить давнее проклятие – так называемый крестьянский вопрос… У него была четкая уверенность в том, что применение американской технологии и организации ферм позволит легко преодолеть все трудности»431. С другой стороны, как отмечает В. В. Кондрашин, «для Сталина вера в приоритет общественной формы производства и механизации давала основания для применения жестоких средств к ―невежественным‖ крестьянам, не понимающим ―своего счастья‖»432.

 

В июле 1928 года было принято решение о создании «Зернотреста», который должен был объединить новые советские «зерновые фабрики». Уэйр уговорил известного агронома и менеджера Милбурна Уилсона создать технический проект для «зерновой фабрики». Проект был разработан Уилсоном, Уэйром и еще одним известным агрономом, Риггином, в декабре 1928 года в одном из отелей в Чикаго; он детально расписывал последовательность сельскохозяйственных работ, которые выполнялись тракторами и комбайнами. В качестве основного севооборота предлагалась модель с двумя полями озимой и яровой пшеницы и с обязательным паровым полем – модель, соответствующая обычному трехполью. В 1929 году Уилсон и Уэйр по мере возможности реализовали этот проект в образцово-показательном «Совхозе №2» неподалеку от Ростова-на-Дону. В этом совхозе функционировали курсы, на которых около тысячи советских агротехников перенимали американские методы ведения сельского хозяйства. Таким образом, американский проект «зерно-вой фабрики» предполагалось скопировать в более чем сотне совхозов Зернотреста429.

 

Наиболее важный аспект механизации сельского хозяйства заключался в том, что она позволяла решить ключевую проблему индустриализации – проблему перемещения работников из деревни в промышленные города, проблему аграрного перенаселения. «Без машинизации мы не смогли бы изжить аграрного перенаселения… – писали авторы пятилетнего плана. – Дело в том, что аграрное перенаселение деревни – явление в высокой степени сезонное. Громадный избыток труда в зим-нее время, достигавший в феврале 1928 г. около 15,9 млн. работников (25,4% общего их итога), перекрывается в рабочую пору дефицитом рабочей силы (в августе 1928 г. около 1,6 млн. раб.) вынуждающим к работе в праздничное время, к использованию труда детей и стариков, к чрезмерному увеличению рабочего для и т.д. Машинизация труда как раз снижает эти летние пиковые нагрузки. Два с половиной миллиона годовых работников, освобождаемых в 1932-33 г. в связи с машинизацией, в пересчете на весьма короткий сезон работы этих машин, в среднем не свыше 1-2 месяцев, означают экономию в эту пару месяцев не менее 15 млн. душ. И эти 15 млн. работников освобождаются машинами в самую горячую рабочую пору. В результате получается гораздо более равномерная годовая нагрузка сельскохозяйственного населения. И благодаря этому деревня может… отпустить часть своих избытков рабочей силы на постоянную индустриальную работу в города»435.
Однако не все было так просто. По расчетам первичная механизация должна была высвободить 15 млн. работников. Но городу пока не требовалось так много рабочих: в рамках пятилетки планировалось принять до 3 млн. рабочих из деревни436. Авторы пятилетнего плана хорошо понимали эту проблему. «Ежегодно население СССР возрастает на 3,5 млн. душ… – говорится в программном документе. – За 5 лет весь при-рост составит 17,9 млн., в том числе в рабочем возрасте (16-59 лет) около 9,1 млн. (11,1%). Если к этому добавить аграрное перенаселение деревни, которое мы до сих пор определяли в 8-9 млн. и городскую армию безработных – около 1 млн., то в общем перед нами встает грандиозная задача – обеспечить в предстоящей пятилетке работой до 19 млн. работоспособных лиц»437.

 

Экономист Я. Греф указывал, что «основная проблема: куда девать освобожденные через трактор и коллективизацию миллионы рабочих рук?»438 Известный теоретик социализма О. Крицман делал из этого вывод, что колхозы (в отличие от совхозов) станут «специфической формой существования перенаселения в земледелии», то есть станут центрами скопления излишней рабочей силы439.О. Доманевская приводила данные по 22 коммунам Шадринского округа УрО: согласно этим данным мужская рабочая сила использовалась в коммунах на 54%, а женская – на 31%. На совещании по труду в колхозах в январе 1931 года отмечалось, что наличная рабочая сила используется внутри колхозных хозяйств примерно на 50%440.

 

При всем этом предполагалось, что к 1932 году проблема аграрного перенаселения еще не будет полностью решена и в деревне сохранится излишек примерно в 2,6 млн. рабочих441.