Голод в России

По паре нюансов не согласен, но в целом - всем читать и конспектировать!

Так вот: накануне 1917 года в Российской империи бедняцких хозяйств было 75%. То же соотношение осталось и после революции, разве что большевистское правительство лукаво разделило бедняков на три категории: батраков (совсем уже нищих), собственно бедняков и маломощных середняков. Около 30% дворов были безлошадными, около 25% не имели коров, 35% не имели пахотного инвентаря (кто не знает — это соха, редко плуг, и простая борона).

В 1927/28 хозяйственном году от сельхозналога ввиду крайней слабости были освобождены 38% бедняцких хозяйств (тем более что от их копеек государству никакого толка не было), а маломощные середняки, составляя 33%, внесли всего лишь 6% всех платежей. Более того, не в силах прокормить себя с земли, не меньше половины хозяйств покупали хлеб. Основным покупателем русского хлеба являлся русский же крестьянин.

 

Основная беда российского аграрного сектора — микроскопический размер хозяйств и их крайняя слабость — появилась, естественно, не в 1920-е годы. Она сформировалась за два века рабовладельческого строя и была закреплена реформой 1861 года. По-своему ее авторы были правы. Они ставили в самые выгодные условия крупные помещичьи хозяйства, давая им землю, деньги (выкуп) и сколько угодно дешевой рабочей силы, чтобы те производили товарный хлеб. Крестьян же попросту бросили на произвол судьбы, да еще взыскали выкупные платежи за землю, ничем не компенсировав двухвековой рабский труд. Реформа была откровенно англо-саксонского типа, то есть по закону джунглей: слабые вымрут, сильные останутся.

Что могли противопоставить крестьяне такому положению дел? Защищаться они не могли, оставалось либо покориться и схватиться друг с другом в свирепой битве за жизнь, либо попытаться выжить всем вместе. Русская деревня выбрала второе, сохранив прежние общинные порядки. Имеющиеся крохи земли делили на всех. Плюс к тому желание получить большой надел и колоссальная детская смертность (еще в 1913 году четверть младенцев умирали, не дожив до года) стимулировали высокую рождаемость. В начале ХХ века на селе, по разным оценкам, насчитывалось от 20 млн до 32 млн лишнего населения. Если брать среднюю цифру — одна шестая населения страны.

 

Столыпин прекрасно понимал, что мечта крестьянина — раздел помещичьей земли — не только не принесет пользы русскому аграрному сектору, но загонит его еще глубже в трясину. С помещиками все было в порядке, самые крупные из них уверенно шли к процветанию. Теперь надо 15 млн мелких хозяйств превратить… скажем, в 1 млн крупных и пару миллионов средних и на этом успокоиться.

Как это сделать? Да проще простого: надо разрушить общинное землевладение, дать крестьянам землю в собственность и предоставить все естественному течению вещей. В своей знаменитой речи в Государственной думе премьер говорил: «Необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность… Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».

И вот вопрос: сколько их было среди сельского населения, этих сильных, способных к развитию крестьян? Очень скоро это стало ясно: после столыпинской реформы часть хозяйств ушли в отрыв, и было их около 5%. А остальные? Или кто-то думает, крестьяне не поняли, на что их обрекают?

Деревня буквально взвыла. Общее мнение высказала Рыбацкая волость Петербургского уезда: «По мнению крестьян, этот закон Государственной думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам».

Письма в Государственную думу шли сотнями и тысячами, и все против реформы. Не помогло. Реформа началась помимо воли большинства населения и привела к тому, к чему должна была привести, когда такое количество людей обрекают на смерть. То, что произошло со страной через десять лет, нельзя называть переворотом. Неправильно будет назвать и революцией. Самое точное определение — объемный взрыв. И первое, что сделали в деревне — а там жило ни много ни мало 80% населения страны (а вы думали сколько?), — это добили последние помещичьи хозяйства и отменили столыпинскую реформу.

 

Этот селянский рай и достался в наследство новой власти: 25 млн мельчайших крестьянских хозяйств, из которых добрая половина не в состоянии себя прокормить, перманентный, ни на один год не оставляющий страну голод и культура земледелия на уровне Киевской Руси: лошадь, соха, борона, коса, серп…

Проблема была все та же: чтобы вывести страну из тупика, надо создать на селе крупные хозяйства, при этом сохранив в живых максимальное количество людей. Желательно всех. Но как это сделать?

К 1927 году, когда оформились планы индустриализации, в конце тоннеля забрезжил свет. Стало ясно, куда девать лишних людей. Развивающаяся промышленность, гуманитарная сфера, сфера услуг впитают излишки рабочей силы в течение 10–15 лет. Правда, эти 10–15 лет тоже надо как-то прожить, но это уже, как теперь говорят, не проблема, а задача.

 

Не прокатит и ставка на крепкое индивидуальное хозяйство, о котором столько говорят апологеты известного теоретика сельского хозяйства Чаянова. Во-первых, к 1927 году уже стало ясно, к чему эта ставка ведет (об этом тоже в другой раз). Во-вторых, на селе нужны по-настоящему крупные хозяйства, не в десятки, а в тысячи гектар. А это помещики (о них мы уже говорили). Конечно, если бы правительство руководствовалось экономическими теориями… но в СССР во главе государства стояли сугубые практики.

Оставались советские хозяйства и кооперация. Если бы глава советского правительства имел веру с горчичное зерно и мог передвигать горы, он, несомненно, изменил бы менталитет населения и покрыл страну совхозами. Но в реальности «агрозаводы» крестьян не привлекали. Этот вариант был приемлем для батраков, не имеющих ни посевов, ни хозяйства: в хорошем совхозе работали меньше, а платили лучше, чем у кулака. В плохом совхозе, может, и хуже, чем у кулака, но все же лучше, чем совсем без работы.

Однако совхозов все же было слишком мало даже для имеющихся в наличии батраков. Оставался один путь — кооперация мелких хозяйств.

Сперва правительство пустило этот процесс на самотек, радуясь неуклонно растущему проценту кооперированных хозяйств. Но когда в середине 1920-х годов стали проводить обследования, выяснилась довольно неприятная истина. По данным выборочной переписи 1927 года, число хозяйств, в той или иной степени участвовавших в кооперативах, по СССР составило 49,7%. Но, во-первых, кооперировались в основном зажиточные хозяйства (а проблема была в бедняцких), а во-вторых, практически все кооперативы были либо потребительскими, либо кредитными — а проблема-то была как раз в производстве. Производительная кооперация объединяла всего 0,6% хозяйств. Следовательно, процесс надо было подстегнуть.

Да, кстати, а что такое производственный кооператив на селе?

Да колхоз — что же еще-то! Поэтому так и смешно, когда критики советской аграрной реформы утверждают, что надо было ставить не на колхозы, а на кооперативы. Это как, простите?

 

основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции. Так что аграрная реформа сдерживалась не нежеланием правительства и даже не сопротивлением крестьянства (большая часть бедноты даже в самые проблемные годы все равно упорно стояла за колхозы), а именно, как теперь принято говорить, менеджментом.

 

Одним из факторов, заставивших власти, несмотря ни на что, до предела ускорить коллективизацию, стали «хлебные войны» — о них и пойдет речь в следующем материале.

 

Редко какой историк упоминает нынче о «хлебной стачке» 1927 года. Непопулярная это тема. Ведь нэп, как считается, был идеальным будущим России, альтернативой зловещей коллективизации.

 

---

...

У нас почему-то бытует мнение, что нэпман — это мелкий лавочник. Давайте немного подумаем, может ли это быть. Ведь во время Гражданской войны власти так и не удалось обуздать спекуляцию. За это время торговцы, очень хорошо нажившиеся еще во время Первой мировой, еще больше разбогатели, приспособились к новому государственному строю. ВЧК их немножко пощипала, но не более того — и силы у чекистов были не те, и другой работы хватало.

И, едва после окончания войны была снова разрешена частная торговля, на рынок хлынули огромные капиталы, накопленные во время обеих войн. Рулили ими отнюдь не мелкие лавочники, а крупные оптовики, имевшие собственные склады, мельницы, агентов-заготовителей, агентов по сбыту. Ни царское правительство, ни Временное их практически не преследовало, большевистское преследовало, но не сумело. И эти оптовики, оборзевшие за время полной безнаказанности, бесстрашно кинулись играть в азартные игры с государством.

...

Советское правительство с самого начала взяло на себя обязательства снабжать города и отчасти крестьянскую бедноту недорогим хлебом (на самом деле не только хлебом, но и вообще дешевым продовольствием, но мы для наглядности станем говорить только о хлебе). И сразу же схлестнулось на хлебном рынке с частным торговцем. Во время войны с ним разговаривали конфискацией, а то и пулей — но война закончилась.

Как функционировал рынок Советской России? Государство покупало зерно у крестьян по среднерыночным ценам, и дешево продавало его населению. А государственные закупки оседлал частник. Он всегда мог установить закупочные цены чуть выше государственных, перехватить основную часть товарного хлеба и, воспользовавшись образовавшейся нехваткой, продать его на черном рынке. Без прибыли он не оставался в любом случае — и чем больше нехватка, тем больше прибыль. Частный рынок был объективно заинтересован в организации голода. Могло ли правительство позволить ему такие фокусы? Смешной вопрос.

Есть, правда, для таких случаев наработанный механизм — выбросить на рынок большую массу зерна, сбить цены и потом скупить его обратно. Так государство окажется еще и в выигрыше, продавая хлеб дорого и получая его обратно дешево. Но для этого оно должно иметь резервы зерна. А резервов у Советской России не было. Все излишки шли на экспорт — чтобы купить хотя бы самые необходимые промышленные товары, поскольку в разоренной стране не производилось практически ничего.

Государство не могло и повышать заготовительные цены. Частная хлебная торговля состояла из двух звеньев: городского и сельского, нэпмана и кулака. При повышении заготовительных цен получалась перекачка госбюджета в карман деревенского спекулянта, если же цены не повышались, уже городской частник-нэпман снимал с рынка зерно, вызывал искусственный голод и получал огромные прибыли. Мощность частного рынка была настолько велика, что этот нехитрый механизм из года в год приводил к голоду — при любом урожае, хорошем, плохом, небывалом — любом!

И начались «хлебный войны».


1925 год: перемудрили

Образцовыми можно считать события 1925/1926 заготовительного сезона. В этом году государство твердо решило следовать рыночным правилам, соблюдая при этом интересы маломощных крестьянских хозяйств. Оно собиралось форсировать заготовки, закупив до 1 января 70% хлеба по госплану вместо обычных 60–65%. Причин было несколько:

— поставить товар на европейские рынки до того, как там появится дешевый американский хлеб и начнется падение цен;

— увеличить осенний спрос, повысив тем самым цены в интересах маломощных хозяйств, продававших зерно осенью для уплаты налогов;

— уменьшить осеннее предложение хлеба, снизив налог и перенеся срок уплаты на зиму, чтобы не допустить сильного падения цен, опять же в интересах маломощных хозяйств;

— уменьшить весенний спрос и, соответственно, цены — снова в интересах маломощных хозяйств и в пику частным торговцам.

Для обеспечения заготовок приготовили товарный фонд, а главное — решено было приложить все усилия, чтобы удержаться от административных методов. В этом году всем был обещан рынок.

И рынок пришел — но совсем не так, как ожидалось. С самого начала все пошло наперекосяк. В стране существовало четыре категории заготовителей: государственные плановые, кооперативные, внеплановые (т.е. нецентрализованные государственные и кооперативные организации потребляющих районов) и частники.

Еще летом государство-заготовитель совершило ошибку, чем сразу искорежило весь процесс. Чтобы русское зерно первым успело на европейские рынки, решено было в августе, когда хлеб еще не до конца убран и не обмолочен, повысить закупочные цены. Это сыграло на руку не беднякам, а, наоборот, самым зажиточным крестьянам, имевшим уборочные машины и батраков. Они успели продать свой хлеб дорого, а поскольку уплата налога для них не представляла проблем, заодно подмели и промышленные товары, которые доставили на рынок в количестве, рассчитанном совсем на другого покупателя и на другой объем денег у потребителей. После чего, удовлетворенные, вышли из игры.

Небогатые же крестьяне, получившие отсрочку по налогам, не торопились везти хлеб, поскольку традиционно полагали осенние цены низкими, спешить им было некуда, промышленных товаров в продаже не наблюдалось, а дел в хозяйстве в сентябре хватает. В результате подвоз резко упал, а цены, соответственно, взлетели намного выше задуманного. Экспортная программа срывалась, предложение хлеба на мировом рынке увеличивалось, высокие заготовительные цены грозили сделать экспорт и вовсе нерентабельным, и правительство, не выдержав, снова занялось механическим регулированием, чем радостно воспользовались внеплановые заготовители, не имевшее таких ограничений. В некоторых губерниях им доставалось более 40% хлеба.

...

Результаты рыночного опыта оказались поистине сокрушительными. Если план первого квартала заготовок (июль–сентябрь) был практически выполнен, то во втором квартале вместо 376 млн пудов удалось заготовить только 176 млн, а экспортного зерна было доставлено в порты едва ли четверть от потребного количества. Годовой план пришлось снизить с 780 до 600 млн пудов, а хлебный экспорт — с 350 до 143 млн пудов. По причине проваленной экспортной программы уменьшилось количество импортных товаров. Все это вызвало очередной скачок цен на промтовары и увеличение «ножниц» цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, что ударило в первую очередь по маломощным хозяйствам.

Единственный плюс заключался в том, что в деревне осталось много хлеба, и следующий заготовительный сезон прошел спокойно.

...

1927 год: «хлебная стачка»

Еще более сокрушительное поражение потерпело государство осенью 1927 года — и, что самое обидное, из-за политики. Весной английские власти предприняли серию беспрецедентных выпадов против СССР, включая разгромы посольств в Китае и торгового представительства в Лондоне. Советское правительство заявило о том, что англичане намерены напасть на СССР, заставив Лондон объясняться со всем миром по поводу своих намерений. Воевать, в общем-то, никто не собирался, но… но народ-то об этом не знал!

Рынок отреагировал на «военную тревогу» так, как и должен был: с прилавков смели практически все продовольствие, и, что хуже, продажа хлеба государству практически прекратилась, а цены на черном рынке взлетели до небес. Уже в октябре в городах начался голод.

В нормальных государствах в такой ситуации начинают действовать специальные законы, направленные против спекуляции. В СССР для подобных случаев существовала 107-я статья УК. Сроки по ней давали смехотворные: до года при отсутствии сговора торговцев, до трех при его присутствии, зато она предполагала конфискацию товара. Ее и стали применять в массовом порядке, находя при этом колоссальные запасы продовольствия. В январе 1927 года Экономическое управление ОГПУ докладывало в очередной сводке:

«Украинская ССР. При арестах частников в Черкассах, Мариуполе, Первомайске, Харькове и в других районах Украины выявлен целый ряд тайных складов хлебопродуктов, припрятанных в спекулятивных целях. В Черкассах, например, было обнаружено припрятанными 20 650 пуд. ячменя, в Мариуполе — 10 000 пуд. подсолнуха, Первомайске — 10 700 пуд. пшеницы и 3000 пуд. подсолнуха, Харькове — 1500 пуд. пшеницы, в Прилуках — 3500 пуд. и в Одессе — 1500 пуд. пшеничной муки...

...

Только Тамбовский губотдел докладывал: «Приблизительный размер оборота в текущую кампанию арестованных хлебозаготовителей нами определяется до 15 000 000 рублей». Даже при ценах в полтора рубля за пуд зерна это означает 10 млн пудов, при валовом сборе по всему центрально-черноземному округу в 450 млн пудов и товарности, в лучшем случае, не более 20%. И это только арестованные спекулянты, а сколько было не арестованных?

Результаты поначалу получились вполне приличные — цены упали, крестьяне повезли на заготовительные пункты зерно. Но потом дело застопорилось. Дело в том, что хлебные запасы накапливались на двух уровнях: в городах на тайных складах и по деревням, у кулаков. В городах тайные склады чекисты хорошо погромили. Но это не значит, что крупный деревенский поставщик вот так просто возьмет и отдаст товар государству. Зерно на ссыпные пункты везли середняки, а кулак, владелец основных запасов хлеба, ждал благоприятной погоды.

Тут надо пояснить, откуда кулаки брали хлеб. Какую-то часть они выращивали в своих хозяйствах, но куда больше получали за счет скупки хлеба у мелких хозяев и деревенских гешефтов. Что любопытно: бедняки, вывозившие по паре десятков пудов зерна, находили государственные цены вполне для себя приемлемыми, в то время как кулаков они не устраивали. В 1927 году в Сибири, например, кулачество требовало повышения заготовительных цен в три раза! Понимаете, что это значит? Это значит, что деревенские скупщики тоже не давали за пуд больше рубля. И вот, скупив у односельчан зерно по дешевке, они хотели втридорога продавать его государству, ограбив как маломощных крестьян, так и госбюджет. При уходе с рынка городского торговца кулаки все равно не везли зерно на государственные ссыпные пункты, а придерживали его с тем же расчетом — дождаться голода и высоких цен, а уж там найдется, кому продать. Одновременно тихо умерла внутридеревенская торговля — беднота не имела возможности платить кулаку столько, сколько он запрашивал.

Советское правительство имело богатый опыт хлебозаготовок. Еще в гражданскую, во время запрета свободной торговли, к держателем излишков зерна применялся простой механизм: не хочешь поставлять зерно по государственным ценам, отдашь даром, в порядке конфискации. Советский Уголовный Кодекс тоже предусматривал эту меру. Еще и дешевле выйдет…

В начале 1928 года 107-я статья УК начала массово применяться к кулакам. Сперва им предлагали добровольно сдать хлеб по госценам. Если они отказывались, шли по дворам, и тогда уже брали все, кроме нормы на прокорм, и даром. В Сибири, например, средний размер конфискованных излишков одного хозяйства составлял 886 пудов (около 14,5 тонн). Что показательно, 25% конфискованного хлеба тут же выделялась бедноте по льготным ценам или в кредит.

В этом году голод удалось кое-как преодолеть, но не было никакого сомнения в том, что ситуация повторится и на следующий год. Она повторилась — и на следующий год, и потом.

Что делать?

Некоторый толк от применения 107-й статьи, конечно, существовал, однако ясно было, что «хлебные войны» станут повторяться каждый заготовительный сезон. ОГПУ слой за слоем снимала городских частников, но они, отсидев свой смешной срок и достав припрятанные деньги, снова брались за старое. У кулаков конфисковывали припрятанный хлеб, но с каждым годом они прятали его все изощреннее — зарывали в ямы, размещали по бедняцким амбарам, вывозили прямо из-под молотилки. И каждый год, снова и снова частная торговля ставила страну на грань голода. ОГПУ не могло решить проблему — надо было менять саму экономику деревни.

От «хлебных войн» в первую очередь страдали даже не горожане — правительство все же находило хлеб на то, чтобы прокормить 20% городского населения СССР. Страдала от голода крестьянская беднота, которой тоже приходилось покупать зерно втридорога. Они пытались добыть хлеб в городе — результатом стала карточная система, которую вводили местные власти, чтобы защитить своего покупателя от наплыва голодных селян. Карточная система — не следствие коллективизации, как принято думать, ее вызвали к жизни рыночные забавы нэпа.

...

Коллективизация изменила бы ситуацию на селе через несколько лет, превратив кулака из крупного в мелкого хозяина и лишив его возможности спекулировать хлебом. С повышением валового сбора (даже маленькие, бедные и неорганизованные колхозы, как правило, давали лучший урожай и большую прибыль на двор, чем единоличные хозяйства) тема черного рынка была бы закрыта, и городская спекуляция умерла сама собой, а кулаку пришлось бы на общих основаниях сдавать зерно государству. Все это случилось бы, если бы удалось провести коллективизацию мирным путем, но события пошли иначе.

---

Безгин, "История сельской повседневности", 2008:

---

По мере роста крестьянского движения порубки барских лесов стали массовыми. В 1905 году из Орловской губернии в департамент полиции МВД сообщали: «26 августа была обнаружена самовольная порубка в Чернавском имении Великого князя Михаила Александровича, произведенная крестьянами д. Власовки Круглинской волости Дмитровского уезда (20 человек) вместе с сельским старостой. Порубка производилась в течение полумесяца группами по 5 – 10 человек». «В августе 1905 года, – как следовало из донесения воронежского губернатора, – крестьянами Бирючанского уезда Воронежской губернии производились самовольные порубки в лесу землевладельца Шидловского. Беспорядки прекратились с прибытием военного отряда». Попытки владельцев защитить свою собственность от
посягательства со стороны местных крестьян нередко приводили к вооруженным столкновениям.
На основе изученных документов можно сделать вывод о том, что коллективные порубки были заранее спланированы и организованы сельской общиной. Побудительным мотивом для противоправных действий крестьян являлось не только стремление обеспечить себя необходимой древесиной, но и желание досадить ненавистному помещику. Всякая попытка владельца защитить свою собственность вызывала лишь ожесточение со стороны крестьян. Примером тому могут служить события в экономии графа И.И. Воронцова-Дашкова Павловского уезда Воронежской губернии. В донесении министру юстиции от 31 января 1906 года говорилось, что «в ночь на 25 ноября 1905 года в экономическом лесу графа И.И. Воронцова-Дашкова крестьянами хуторов Пирогова и Сторожева осуществлена крупная порубка леса. … Толпа крестьян, человек 60, прогнала лесного стражника и полицию, сожгла два кордона и разграбила
имущество. В течение последующих двух суток 26 и 27 ноября крестьяне 60 – 100 человек днем и ночью рубили экономический лес. Всего вырублено до 700 деревьев. 27 ноября в 10 часов вечера к хутору Оселедкова двинулась толпа в 200 человек на 120 подводах. Они разгромили экономию, вскрыли амбары, вывезли хлеб, сожгли постройки. … В результате применения казаками оружия один крестьянин убит, другой тяжело ранен. 200 крестьян, в том числе 20 зачинщиков привлечены в качестве обвиняемых по 269 – 1009 ст. Уложения о наказаниях». Как причину произошедших аграрных беспорядков автор донесения называл малоземелье крестьян и недород 1905 года. К такому же выводу пришел известный публицист С.Н. Прокопович, который в своем исследовании аграрного движения писал в 1905 году: «Самоуправными действиями холодных и голодных людей руководила одна мысль. Одна цель, – достать дрова, чтобы обогреться, достать хлеба, чтобы поесть, достать сена – чтобы накормить скотину».

В советской историографии недооценивали фактор голода в аграрном движении 1905 – 1906 годов. А ведь именно голод привел в движение крестьянские массы, придав аграрному движению ожесточенность. Уже во второй половине лета 1905 года определился недород озимых и яровых хлебов в Воронежской, Тамбовской и Орловской губерниях. Все эти губернии в конце года были признаны в числе девяти, наиболее пострадавших от неурожая. В 1906 году неурожай охватил 14 губерний России, а Воронежская, Тамбовская и Орловская губернии были отнесены к местностям,
находящимся в критическом положении. Для примера, в Тамбовской губернии в 1906 году было собрано менее половины среднегодового урожая.
Угроза голодной смерти толкала крестьян на самые решительные действия. «Есть нечего, сеять нечего. Мы не грабили, а днем свозили то, что нам нужно» – приводилось высказывание крестьян в донесении тамбовского губернатора фон дер Лауница как причина побудившая их к противоправным действиям. Не вызывает сомнения стихийный характер крестьянского движения, в том смысле, что оно не являлось результатом действия революционной пропаганды, а было следствием бедственного положения сельского населения. «Аграрное движение началось в тех местах, где крестьянам в буквальном смысле житья не было, – утверждал в своем исследовании П. Маслов. – В этих районах
не было никакой крестьянской организации, никакой агитации и пропаганды, и движение вылилось в стихийные формы».

Главной проблемой для сельских жителей оставалась нехватка пашенных земель, и решение вопроса русский мужик видел в ликвидации помещичьего землевладения. Из донесения орловского губернатора следовало, что «ожидание получить землю соседних помещиков среди крестьян было поголовное и давнее». В рапорте министру юстиции от 9
марта 1905 года сообщалось: «28 февраля 1905 года разграблена и сожжена экономия великого князя Сергея Александровича в селах Долбенкине и Лобанова Дмитровского уезда Орловской губернии. Экономическое положение крестьян с. Лобанова плохое. Надел чуть более 2 дес. на душу. Хлеба до новин не хватает даже в урожайные годы, а некоторым его не хватает до Рождества. Общинные земли стеснены и окружены владениями великого князя. Остро стоят
проблемы выгона и прогонов скота. Крестьянам было запрещено не только прогонять по экономической земле скот, но и проходить и проезжать не по назначенным для этого дорогам, ловить рыбу в озере, купаться, собирать грибы и ягоды в лесу». Таким образом, для большинства крестьян ликвидация помещичьего землевладения являлась актом восстановления исторической справедливости.

В ходе острого противостояния с помещиком крестьяне активно прибегали к таким традиционным приемам как потрава лугов и посевов, самовольная запашка барских земель. И в этих формах борьбы четко прослеживалась роль сельской общины. Так, в Воронежском уезде весной 1906 года местные крестьяне осуществляли самовольные запашки церковных и помещичьих земель и производили выпас скота на владельческих лугах. Полицейский рапорт помогает восстановить картину произошедшего: «Крестьяне поселка Каширского Московской волости Воронежского уезда на основании единогласного решения сельского схода 25 мая числом в 400 человек распахали 25 десятин церковной земли.
27 мая в имении Паньшина при д. Петропавловки Рождественской волости 60 крестьян выпустили лошадей и потравили 10 десятин луга. На увещевания полиции крестьяне заявляли: «Пусть лучше нас убьют, или пристрелят, чем умирать с голоду или дать подохнуть лошадям – нашим кормильцам». Автор донесения в департамент полиции приходит к выводу, что такое настроение крестьян являлось результатом недорода прошлого года и голода, который охватил более половины сельских местностей губернии. «Потравы производились обыкновенно ночью», – сообщал острогожский исправник в рапорте воронежскому губернатору, – «Крестьяне являлись толпами, вооруженные дубинками и косами, с угрозами гнали прочь объездчиков и сторожей, и не только пасли свой скот на владельческих лугах, но даже косили и увозили к себе траву. Все эти действия они совершали скопом, как они говорили миром, и с ложным убеждением, что все творимое должно остаться безнаказанным». Последнее утверждение очень важно в выяснении мотивов крестьянского протеста.

Прибегая к тем или иным формам протеста, крестьяне стремились санкционировать свои действия мирским приговором. Некий жандармский офицер из Пензенской губернии заметил, что «весьма замечательное значение приобретает у крестьян слово "мир". Они ссылаются на него как на законную опору в противозаконных своих действиях». В народе живо непоколебимое убеждение, что «как скажут крестьяне, так царь и решит».
Был еще один момент, который следует учитывать при анализе крестьянских действий. Согласно нормам обычного права присвоение чужого имущества по причине голода выступало обстоятельством, которое оправдывало вора и освобождало его от ответственности. Преступления такого рода в суждениях деревенских жителей находили свое оправдание: «Не умереть же ему с голоду, не есть же ему своих детей, ведь никто не назовется ему хлебом, быть и украсть»; «Ныне не евши, завтра не евши, тоже за живот возьмешься, пойдешь и украдешь и греха не побоишься».

---

Голод в Сибири. Фотоснимки с натуры, сделанные в Омске 21 июля 1911 года членом Гос. Думы Дзюбинским