Вызванный в райотделение ГПУ Захарченко при допросе подтвердил о состоявшемся собрании и сдал подлинник заявления следующего содержания: «Мы, нижеподписавшиеся гр-не с. Смоляж, колхозники вместе с единоличниками, просим РИК дать нам поддержку съестными продуктами, особенно зерном. Мы, вновь вступившие колхозники, а также и единоличники, выполнили свои годовые планы хлебозаготовок полностью, какие на нас были начислены, и остались без продовольствия. Мы съели все излишки, и у кого была полова, и ту съели, сделались совсем бессильными, и часть населения уже опухла от голода.
Если вы не верите нашему заявлению, то просим выслать комиссию для осмотра нашего продовольствия. Еще раз просим РИК не дать нам пропасть с голоду и дать нам разъяснение, можно ли это сделать или нельзя. Просители с. Смоляж (следует 109 подписей)».
Наше исследование предполагает сравнение экономических и демографических показателей для докризисного (1925-1928 годы) и послекризисного периода (1937-1940 годы) в целом по СССР и по двум регионам: Центрально-Черноземному и Уральскому.
Оценка точности переписи 1937 года была проведена Ф. Д. Лившицем, который показал, что (отвергнутые властями) результаты переписи соответствовали действительности и возможный недоучет (по лицам всех возрастов) составлял не более 0,3%, т. е 450 тыс. чел.119
Результаты переписи 1939 года являются менее достоверными, так как при их публикации были внесены поправки на недоучет (примерно в 1%), искажающие реальную численность населения120. Поэтому пред-почтительно пользоваться материалами переписи 1937 года, которые являются достаточно точными.
Помимо проблем во взаимоотношениях крестьян и государства, на селе существовали и свои специфические проблемы. Одной из проблем была архаическая агротехника, которая не могла совершенствоваться в условиях парцеллярного землепользования. Другой проблемой было аграрное перенаселение. Поскольку численность населения восстановилась уже к 1926 году, то в деревне снова образовался избыток рабочих рук. После перераспределения ресурсов продовольствия в деревне было достаточно, но аграрное перенаселение проявлялось в измельчании крестьянских наделов, в большом числе безлошадных хозяйств, в падении производительности крестьянского труда. Аграрное перенаселение носило сезонный характер: в период уборки урожая, один месяц в году, деревня испытывала недостаток рабочей силы, но большую часть года десятки миллионов крестьян оставались без дела129.
Таким образом, в соответствии с нашей оценкой численность населения в 1935 году (157,8 млн. чел.) была примерно такой же, что и в 1930 году (157,4 млн. чел.). Это означает, что демографический кризис 1933 года привел к потере пятилетнего естественного прироста. Число жертв голода в оценках разных авторов варьируется от 4,5 до 8 млн. человек. Наиболее обоснованной из имеющихся оценок является оценка Дэвиса и Уиткрофта, определяющая избыточную смертность в 1932-1933 годах в 5,5-6,5 млн.137
Если исходить из среднего естественного прироста в 1927-1929 годах в 22‰, то при таких темпах роста населения и в отсутствие коллективизации население СССР в начале 1935 года составляло бы не 157,8 млн., а 175,8 млн. человек (на 11,4% больше). Это, естественно, повлияло бы на уровень душевого потребления, который при практически постоянных урожаях конца 1920-х годов должен был бы понизиться на соответствующую величину. С мальтузианской точки зрения демографические кризисы всегда приводят к некоторому увеличению душевого потребления, и в данном случае необходимо – в числе прочих эффектов – учитывать и эффект исчезновения пятилетнего естественного прироста.
С началом коллективизации условия жизни крестьян резко изменились: они не были более привязаны к своему наделу и к своему хозяйству. Как быстро выяснилось, оплата труда в колхозах оказалась значительно более низкой, чем оплата в городах и на стройках первой пятилетки, что породило массовую миграцию из деревень в города. Составленный ЦУНХУ «Конъюнктурный обзор движения населения СССР за 1930-1934 гг.» отмечает «исключительный по размерам процесс перемещения населения из села в город», который выразился «как в образовании новых городов и пригородов, так и в огромном притоке сельского населения в старые города»140.
Механический прирост городского населения в 1927 году составлял 832 тыс. чел, в 1928 году – 1145 тыс., в 1929 году – 1429 тыс.141 С началом коллективизации переселение в города резко ускорилось, в 1930 году оно составило 2279 тыс., а за 1931/32 хозяйственный год – 4,5 млн. чел.142 Фактически это означало, что началось бегство населения из деревень в города. Динамика этой миграционной волны показана на рис. 2.1.
Как показывает график на рис. 2.1 коллективизация не сразу по-родила миграционную волну: в начале 1930 года обстановка была еще неопределенной, и вдобавок, руководство новосозданных колхозов пре-пятствовало уходу их членов в города. К лету 1930 года многие стройки пятилетки стали испытывать недостаток рабочей силы, и 30 июня 1930 года появился правительственный указ, который легализовал отход кол-хозников для работы на производстве. В четвертом квартале 1930 года, когда колхозники получили причитающееся им по трудодням (и выяс-нилось, что выдачи невелики), в город ушло 960 тыс. крестьян. Затем, весной 1931 года деревня снова жила ожиданиями, но когда выяснилось,
что урожай вновь заберет себе государство, началось повальное бегство:
за четвертый квартал из деревни бежало около 2 млн. человек. Чтобы
предотвратить всеобщий исход, в декабре 1932 года была введена пас-
портная система; паспорта выдавали только тем, что постоянно живет и
работает в городе; все посторонние высылались в деревню. Это привело
к тому, что в первом полугодии 1933 года миграции сменили направле-
ние; в деревню вернулись около 400 тыс. высланных из городов. Это
было время голода; милиция отправляла назад приходивших в города
голодающих и нищих. Однако с четвертого квартала 1933 года мигра-
ции возобновились, теперь уже на более упорядоченной основе: теперь в
города переселялись те, кто мог найти соответствующую работу. Высо-
кий уровень миграций в города сохранялся и в последующие годы. Ме-
ханический прирост населения городов составил: в 1936 году – 2,7 млн.,
в 1937 году – 2,2 млн., в 1938 году – 1,6 млн., в 1939 году -1,6 млн.143
В целом механический прирост городского населения СССР за 1926-1939 годы составил 18,5 млн. человек, естественный прирост – 5,3 млн., кроме того, городское население увеличилось на 5,8 млн. чел. за счет преобразования сельских населенных пунктов в города145. В итоге, по официальным данным между переписями 1926 и 1939 годов городское население возросло с 26,3 млн. до 56,1 млн. человек, а сельское население уменьши-лось со 120,7 млн. до 114,4 млн. человек. В 1926 году в городах проживало 17,6% населения, а в 1939 году – 32,9%146.
Коллективизация и индустриализация по-разному воздействовали на динамику населения в разных регионах СССР. В регионах численность населения менялась не только в результате естественного прироста (или убыли) населения, но и в результате миграций. С. Мак-судов показал, что в 1926-1939 гг. в Закавказье, Казахстан и в Среднюю Азию прибыло 2 295 тыс. переселенцев. Большая часть из них были выходцами из России и около 280 тыс. приходится на Украину и Белоруссию. В те же годы Россия получила почти 900 тыс. новых жителей из Украины и Белоруссии147. Внутренние миграции в пределах России носили более интенсивный характер, поэтому необходимо особо рассмотреть этот вопрос для тех регионов, которым мы уделяем особое внимание – то есть для Центрального Черноземья и Урала. Аграрно-перенаселенная Центрально-Черноземная область была крупнейшим в СССР регионом исхода и миграция в города означала здесь, в основном, переселение в города за пределами области, то есть эмиграцию. По официальным сведениям отток населения из ЦЧО в 1930-1935 годах составлял порядка 150 тыс. человек в год, но в 1936 году подскочил до 416 тыс. человек 148. Е. А. Высотина считает этот скачок результатом улучшения регистрации и полагает, что в предыдущий период эмиграция была в 2-2,5 раза больше официально зарегистрированной 149. Учитывая большие масштабы эмиграции и смертность от голода (которая по оценке Л. В. Загоровского составила 195 тыс. человек 150)
Таким образом, социально-экономический кризис и последующие миграционные процессы привели к тому, что население ЦЧО уменьши-лось за 1931-1937 годы на 15%. Падение численности населения было примерно таким же, как в 1914-1923 годах, когда население уменьшилось с 12019 тыс. до 10370 тыс. человек152. В итоге, в 1937 году население ЦЧО было на 14% меньше, чем до революции – таковы были последствия двух кризисов в аграрно-перенаселенном регионе. В контексте мальтузианской теории такие последствия были естественными: кризисы были порождены аграрным перенаселением и они должны были привести к снижению аграрного перенаселения путем уменьшения численности населения.
Сельское население ЦЧР в 1931 году составляло 91% всего населения153, а в 1939 году – 84,5% (по сравнению с 67,1% в среднем по стране)154. Таким образом, Центральное Черноземье оставалось аграрным регионом; здесь возводилось лишь небольшое число индустриальных объектов, и города области не могли дать работу сотням тысяч покидающих деревню крестьян. В 1931-1937 годах сельское население ЦЧО сократилось на 2,2 млн. чел., или на 20%, в то время как для всей страны сокращение сельского населения в 1927-1939 годах составило 6,3 млн. или 5%155. Эти цифры показывают, что Центральное Черноземье было основным районом исхода сельского населения – районом, их которого миллионы крестьян направлялись в города Донбасса, Урала, Центрально-Промышленного района. Только в Москву в 1936 году прибыло 174 тыс. мигрантов из ЦЧО156.
Урал был одним из регионов прибытия мигрантов, поэтому население росло здесь быстрее, чем по стране в целом. Имеющиеся данные по Уральской области (до момента ее расформирования в начале 1934 года) показывают быстрый рост городского населения, которое пополнялось в значительной степени за счет приезжих.
В итоге, смертность в Европейской части СССР (без Северного Кавказа) в 1927-1929 годах была равна 19,8‰, а смертность в трех республиках в 1936-1939 годах – 19,2‰. Таким образом, по сравнению с временами нэпа уровень смертности практически не изменился, и о «замечательном прогрессе» говорить не приходится. Существенно, что при неизменной общей смертности младенческая смертность уменьшалась. В 1927-1929 годах из каждой тысячи новорожденных в возрасте до одного года умирал 191 ребенок, в 1937-1939 годах – 171 ребенок167. Для сравнения в 1934-1935 годах детская смертность составляла в Германии в среднем 83 случая на тысячу новорождѐнных, во Франции – 69, в Англии – 64 168
В 1937 году рождаемость по трем республикам возросла до 41‰, то есть до уровня 1920-х годов (см. табл. 2.7). Однако возвращения к традиционному типу рождаемости не про-изошло: всплеск рождаемости оказался кратковременным. К 1940 году коэффициент рождаемости (по всему СССР) упал до 36‰179, то есть примерно до того уровня, который был зафиксирован накануне постановления о запрете абортов.
В целом, реальное число рождений, приходящихся на одну женщину репродуктивного возраста, в 1926-1939 годах снизилось с 5,38 до 4,4, то есть женщины стали рожать на одного ребенка меньше180. Тем не менее, по сравнению с западноевропейскими странами, где демографическая модернизация уже завершилась, уровень рождаемости в СССР оставался очень высоким. В 1939 году рождаемость в Германии составляла 20,8‰, в Англии – 15,0‰, во Франции – 14,6‰181.
Помимо перемен в возрастной структуре, коллективизация при-вела также к существенным изменения в численности семей. Уменьшение численности семей было одним из проявлений демографической модернизации, но в России и СССР на этот показатель влияли и социально-экономические процессы. Передел земли и частичное «раскулачивание» во время гражданской войны способствовали распаду больших семей, а в дальнейшем этот процесс был усугублен облегчением разводов и модернизаторской политикой эмансипации женщин в 1920-х годах. В Центрально-Черноземном районе средняя численность семьи сократилась с 7,4 чел. в 1897 году до 5,3 чел. в 1927 году, на Урале – с 6,8 до 4,8 чел.195. Раскулачивание времен коллективизации снова ударило по большим семьям, которые часто относились к «кула-кам». В итоге в 1938 году средняя численность семьи составляла в Воронежской области 4,76 чел., в Тамбовской – 5,0 чел., в Свердловской области – 4,77 чел196. Как видно из приводимых цифр, процесс сокращения численности семей был более интенсивным в Центрально-Черноземном районе, где, ввиду ярко выраженного аграрного характера этого района, последствия коллективизации сказывались более сильно, чем на Урале.
Уровень жизни крестьян и их положение в Советской России зависели от исхода Гражданской войны 1918-1920 годов. Гражданская война бы-ла, по существу, крестьянской войной – но крестьяне воевали на разных фронтах и в разных армиях. Россия была многоликой страной, и влияние географического фактора приводило к тому, что крестьянство в различных частях империи имело разный менталитет.
Промышленные города Центра получали хлеб с юга, частью из помещичьих имений Центрального Черноземья, частью со степной Украины и с Кубани. Плодородные области степного Причерноморья были особой частью Российской империи. Эти прежде почти необитаемые земли были отвоеваны у татар в конце XVIII века; они заселялись русскими и украинскими переселенцами, которые получали большие наделы и жили по тем временам очень зажиточно – перед революцией на херсонщине душевое потребление хлеба и мяса было вдвое больше, чем в центральной России197.
Традиции и привычки южного крестьянства отличались от традиций крестьянской России. Крестьяне Украины и Северного Кавказа по большей части свободно распоряжались своими землями, они не производили регулярных переделов и были свободны в своей хозяйственной деятельности.
В экономическом отношении Юг России был «государством в государстве». В то время как в центральной России голод был обычным явлением, хлеб степного Причерноморья в огромных количествах шел на экспорт. В 1913 году вывоз хлеба составил 126 млн. центнеров – по ценности это была половина всего российского экспорта199.
Исторический парадокс состоял в том, что выигрыше от аграрной революции оказались в основном крестьяне потребляющих губерний, которые и в новых условиях не обеспечивали себя полностью хлебом. На Юге, где земельная прибавка после революции не была существенной, была реализована на практике вторая часть знаменитого лозунга «земля и воля». Эту волю крестьяне Юга поняли как свободу от сильного государственного пресса, особенно от принудительных поставок хлеба и призыва в Красную Армию.