Раскол Украины

Создавая армию фанатиков, Зиап имел в качестве «строительного материала» кучку неграмотных крестьян, побаивавшихся и недолюбливавших чужаков, особенно тех чужаков, которые заседали во властных кабинетах, начальников. Новобранцы Зиапа не осознавали такой категории, как время. Они не знали, что такое спорт, а стало быть, не понимали, что такое работать в команде, и не испытывали коллективного чувства гордости или разочарования. С самого раннего детства центром их вселенной была собственная хижина, а весь мир для них умещался в границах грязной деревушки. Их сознание не оперировало таким категориями, как вьетнамский народ и служение обществу. Не каждый мастер возьмется ковать меч из такого малообещающего материала.
Но у Зиапа имелся подходящий инструмент — программа политического просвещения и воспитания, отчасти позаимствованная у «китайских товарищей», отчасти доморощенная. Она представляла собой «микстуру» — средство для промывания мозгов, замешанное на пропаганде, отеческой опеке, оболванивании и контроле за мыслями и чувствами подопечных. По настоянию Зиапа политическое просвещение и воспитание занимало половину курса подготовки молодого вьетнамского солдата<9>. Идеологической работой в частях занимались лучшие армейские кадры, политработники, иначе комиссары. Им принадлежала огромная власть в подразделениях, в которых они служили. От пристального взгляда комиссара простой солдат не мог скрыть даже самых своих потаенных мыслей.
Политработник имел право аннулировать любой приказ командира части, даже чисто военного характера<10>. Короче говоря, комиссар, по словам одного коммунистического ренегата, «являлся хозяином воинской части»<11>.
Главной задачей Зиапа как «кузнеца нового человека» было коренное изменение установок — смена приоритетов. Новобранцу предстояло забыть о своей деревушке и о своей семье, на смену им в его жизнь навсегда приходили армия и коммунизм. Начинать следовало с простого — с того, что могло воздействовать на разум и чувства. Так, многие рекруты слышали или даже испытали на себе, как французы притесняли вьетнамцев, почти все на собственном опыте познали, что такое тяжкий труд за гроши на алчного вьетнамского землевладельца. Кроме того, несмотря на всеобщую неграмотность, новобранцы слышали будоражащие воображение истории о подвигах легендарных героев, сражавшихся в старину за независимость Вьетнама. Они гордились тем, что они вьетнамцы, и презирали и ненавидели иностранцев. И наконец, у всех новичков было общее прошлое — почти все они происходили из одной среды, потому легко начинали доверять друг другу. Для них казалось естественным делить хлеб и чаяния с такими же, как они сами.
Начиналось все с малого — с «классового самосознания». На простых и доступных примерах, с помощью песенок, рассказов и даже шуток, комиссары разъясняли молодым людям цели революции, начатой Вьетминем. Каждый новобранец должен был поведать личную историю того, каким несправедливостям и гонениям он подвергся со стороны землевладельцев или французов. Если же у него отсутствовал негативной опыт в данной области, новичок мог рассказать о ком-то другом, кто пострадал от действий богатеев и иностранцев. Комиссары усердно скармливали бойцам щедро приправленное «вкусовыми добавками» ксенофобии идеологическое блюдо с гарниром из патриотизма.
Так постепенно молодой человек понимал, что окружающий мир нуждается в переустройстве. Тогда наставник объяснял, что необходимо делать для того, чтобы все изменить — чтобы страна стала свободной, а крестьяне получили землю, чтобы он, вчерашний бедняк и сегодняшний новобранец, завтра сделался достойным и уважаемым членом общества. Прежде такие мысли и не посещали голову неграмотного крестьянина, теперь же наставления политработника воспринимались как самые настоящие откровения.
Далее надлежало перейти ко второму этапу воспитания — отлучению новичка от семьи, отучению от мыслей о родных и близких, оставшихся в прошлом. Чтобы помочь новобранцу обрести новую семью внутри армии, бойцов разделяли на тройки. Члены тройки заботились друг о друге, помогали один другому как братья. С течением времени члены тройки становились друзьями и, если можно так сказать, наперсниками. Затем под чутким руководством наставников молодые солдаты приучались воспринимать свою роту как «братство людей, связанных одной нитью», а себя членами некоего элитного подразделения, способными вынести все испытания во имя простого народа, из которого они вышли. Так новобранец достигал ступени, на которой вместо заботы о благе своей семьи начинал служение «делу», а политработник мог писать отчет о том, что подготовительный этап пройден.
Именно подготовительный, поскольку всю свою дальнейшую жизнь в армии вчерашний новичок оказывался окружен неусыпной заботой работников идеологического фронта. Тут вот и открывалась глубинная польза тройки, помогавшей новобранцу на первом этапе вживаться в коллектив. Каждый вечер члены такой «ячейки» встречались и обсуждали свои дела, а потому все трое всегда находились в курсе того, чем жил, о чем думал каждый из них. Если один из трех испытывал какие-то колебания, если у него возникали сомнения в правильности общего дела, двое других всегда были начеку. Они — каждый в отдельности, не полагаясь на товарища, — немедленно информировали политработника, который тут же принимал меры, чтобы помочь «сбившемуся с пути». Тройка в значительной мере гарантировала командование от дезертирства или предательства. Поскольку о намерениях отступника почти неминуемо узнавали двое, хотя бы один из них мог расстроить его планы. Таким образом эффективный механизм коммунистической службы безопасности пронизывал армию на всех уровнях до самого низа. Вот как высказывается по этому поводу специалист: это «...один из самых действенных инструментов (предотвращения дезертирства и предательства) в современной истории»<12>.
У комиссаров имелись и другие средства для того, чтобы держать солдат в узде, такие, например, как самокритика и товарищеская критика — технология, позаимствованная у китайцев. Такие мероприятия проводились на собрании роты, где были обязаны присутствовать все. Каждый солдат имел право высказаться как о своих неправильных действиях, так и об ошибках других, вне зависимости от воинского звания. Затем начиналось обсуждение, и тому, кого критиковали, полагалось прислушаться к мнению товарищей или возразить, если он считал, что их точка зрения неверна. Выводы западных аналитиков о действенности подобных методов разнятся, однако, что бы и кто бы ни говорил, на уровне подразделения такой подход срабатывал. Во-первых, он давал каждому солдату ощущение сопричастности к процессам принятия решений. Так они превращались из обычного пушечного мяса в членов команды, имеющих собственное мнение. Во-вторых, данный прием помогал бойцам высказываться о том, что их волновало, без опасения подвергнуться наказанию и давал выход чувствам. Если бы солдат, отягощенный мыслями о допущенных по отношению к нему несправедливостях, продолжал «вариться в собственном котле», это могло бы в итоге привести к дезертирству. В-третьих, такая практика служила для политработников индикатором состояния морального уровня подразделения и позволяла вовремя обратить внимание на то, что революционное рвение личного состава части начинает ослабевать.
На заключительной стадии программы политического просвещения и воспитания уже сам полностью политически подкованный и постоянно опекаемый комиссарами солдат должен был осознать свою высокую миссию по отношению к гражданскому населению, которое также было необходимо просвещать и воспитывать. Именно в роли воспитателей и просветителей и выступали военнослужащие, поскольку им часто приходилось жить бок о бок с гражданскими лицами. Солдаты не только вели пропагандистские занятия, но также строили дороги и мосты, они даже помогали крестьянам выращивать урожаи.