О политических репрессиях в СССР

Мое генеалогическое древо, как и у большинства американцев, имеет разные корни. Предками матери были шотландцы, которые прибыли в Соединенные Штаты в восемнадцатом веке. В пятидесятых годах девятнадцатого они осели в регионе, называвшемся Индейской Территорией до тех пор, пока в 1912 году он не стал штатом Оклахома. Так что можно сказать, что они были настоящими ковбоями. Некоторые мужчины, включая моего прапрадеда, были женаты на индианках. Вероятно, этим и объясняется красноватый оттенок моей кожи. Погибнуть в те времена ничего не стоило. К примеру, мой прапрадед был убит в 1892 году в такой же точно перестрелке, какими сегодня изобилуют многочисленные вестерны. Семейство моего отца прибыло из других мест, где потерять жизнь было еще легче, а именно из России времен Октябрьской революции. Дед тогда сделал большую ошибку, поддержав режим Керенского, и через очень короткое время понял, что лучшее, что он теперь может сделать, — это поскорее покинуть страну. Он взял с собой маленькую дочь, мать которой к тому времени уже умерла, и свою вторую жену — мою бабушку.
Семейство Маргулисов обосновалось в Нью-Йорке. В 1922 году в нем появилась еще одна дочь, а в 1924-м родился мой отец. Семьи, которые эмигрируют в Соединенные Штаты сегодня, стараются сохранить культурные связи со своей исторической родиной. Детей обычно учат говорить на обоих языках. Но восемьдесят лет назад это не практиковалось. Не только русские, но и большинство других эмигрантов полагали, что их дети должны воспитываться как настоящие американцы, разговаривая только по-английски. Поэтому несмотря на то, что в нашем доме было трое русских, ни моего отца, ни тетку никогда не учили родному языку их родителей.
Если бы мой отец родился в России, его назвали бы Владимиром в честь деда. Родители хотели дать ему похожее, но американское имя. И они выбрали Уолдо — имя, которое является не совсем обычным, но имеет длинную историю. Еще до того, как моя страна стала независимой, жил некий Уолдо, и он был настолько хорошим человеком, что люди стали называть детей в его честь: вы, может быть, даже слышали об известном американском эссеисте девятнадцатого века Ральфе Уолдо Эмерсоне. Сегодня уже никто не помнит точно, что именно сделал этот самый мистер Уолдо, но характеристика хорошего человека закрепилась за ним навечно. Как вы понимаете, мой дедушка не мог быть большим поклонником советского правительства. К его большому сожалению, в тридцатых годах его российско-американская дочь вышла замуж за русского иммигранта, который не только был настроен просоветски, но еще и являлся членом Коммунистической партии США.
Когда семья собиралась за праздничным столом, эти двое — дед и его зять — старались не касаться различий в своих политических взглядах. Но, как это обычно бывает, после нескольких стаканов водки запретная тема неизменно всплывала из глубин сознания. Мужчины вначале говорили по-английски, чтобы их могли понимать американские дети. Однако по мере того, как градус спора повышался, они начинали чувствовать, что их английский язык не содержит достаточного количества ругательств, и постепенно переходили на русский. Эти словесные баталии продолжались на протяжении двадцати с лишним лет. Поэтому когда я был маленьким мальчиком и моя бабушка потчевала меня своим вкуснейшим борщом, я считал, что русский — это очень громкий язык. Непрерывные споры о методах управления страной между людьми, которые не были там уже более тридцати лет, сегодня могут показаться смешными. Но в то время, когда я был еще слишком юн, чтобы понимать смысл происходящего, эти прения, вероятно, не особенно смешили моего отца.
Как и в российской истории, в истории Соединенных Штатов бывали периоды, когда политическая ситуация становилась хуже, чем обычно. Насколько я знаю, самый позорный период всей нашей истории был в пятидесятых годах, которые пришлись на мое детство. Некоторые политические деятели тогда громогласно объявили, что американское правительство наводнено советскими агентами. Это открытие вызвало такой ажиотаж, что никто не потрудился проверить, а была ли в нем хоть толика истины. Большевиков начали искать повсюду. Вместо того, чтобы ссылаться на Советский Союз, тогда говорили о «международном коммунистическом заговоре».
Если бы эффективность, с которой советское правительство управляло экономикой, составляла хотя бы сотую долю процента от той, что ему приписывалась в управлении этим заговором, история пошла бы по другому пути. Вы только представьте себе: заговор, которым так хорошо управляют, что его никто не может обнаружить, и при этом настолько опасный, что угрожает самому существованию Соединенных Штатов! Все американские правительства, как известно, были настроены решительно антисоветски с момента Октябрьской революции. Однако была существенная прослойка американского общества, особенно среди интеллигенции, которая имела противоположное мнение, по крайней мере, в тридцатые годы и во время войны. Некоторые из этих людей даже вступили в коммунистическую партию. Но к тому времени, когда был обнаружен мнимый заговор, они по большей части изменили свои воззрения, потому что Сталин стал чрезвычайно непопулярен в Соединенных Штатах.
Люди, которые раньше сочувствовали Советскому Союзу, оказались перед трагическим выбором. Их обвинили в нелояльности, и многие лишились средств к существованию. Они могли получить прощение только в том случае, если бы назвали имена других секретных членов международного коммунистического заговора. В результате было оговорено много невинных людей, которым, в свою очередь, грозили большие неприятности, если они тоже не назовут других «заговорщиков», — и колесо завертелось. По моим оценкам, в то время было приблизительно 20 000 действительных членов коммунистической партии и 20 000 000 человек, которых обвинили в том, что они коммунисты.
Этот период был труден для писателей и других представителей творческих профессий. Насколько вы знаете, далеко не всем нравятся мои книги. Все, что сегодня могут сделать мои недоброжелатели, — только ругать меня в Интернете. В пятидесятые годы, они, возможно, избавились бы от меня более простым и эффективным способом, послав моему издателю анонимное письмо, где сообщалось бы, что десять лет назад некоторые из моих друзей были коммунистами. И этого было бы достаточно. Никто не посмел бы издавать книги автора, лояльность которого находится под сомнением. Но еще более трудным это время было для тех, кто пытался получить работу в государственном учреждении, как мой отец. Кандидатам показывали списки тысяч организаций, которые могли быть связаны с коммунистами, и спрашивали, не имели ли они сами или кто-нибудь из их знакомых каких-либо отношений с любой из этих организаций. Федеральное бюро расследований изучало связи не только самого претендента, но и его друзей и родственников.
Тот факт, что у него русские родители, хотя бы и антисоветски настроенные, должно быть, сильно затруднил положение моего отца. Но у него в семье (редкое «везение»!) был самый настоящий коммунист, так что его шансы найти работу становились совсем призрачными. Однако это всего лишь мои догадки, поскольку отец никогда не рассказывал мне о том времени.
И тем не менее в 1962 году его все же приняли на работу в компанию, выполнявшую заказы для американского военно-морского флота. Отец должен был проектировать субмарины, предназначение которых заключалось в том, чтобы однажды запустить ракеты с атомным зарядом в направлении родины его родителей. Естественно, эта работа была связана с некоторыми ограничениями. Хотя моему отцу разрешалось выезжать из Соединенных Штатов, ему было запрещено посещать Советский Союз. Этот запрет распространялся также и на остальных членов семьи, включая меня. Но, как известно, запретить — значит спровоцировать желание любыми путями завладеть запретным плодом. И мой отец много лет пытался найти способ попасть в Россию, но все его попытки так и остались безуспешными.
Тем временем еще одна связь с Россией неожиданно возникла из самого невероятного источника — семейства моей матери, которая была такой же русской, как Джордж Буш. Вглядитесь в изображение, которое я опубликовал еще в 1998 году в книге «Photoshop 5 для профессионалов». Женщина на снимке — моя прапрабабушка со стороны матери. Когда это изображение было опубликовано, моя тетя обвинила меня в том, что я игнорирую отцовскую линию семьи. Она принесла мне снимок прапрабабушки со стороны отца, потребовав, чтобы я напечатал его в следующей своей книге.
Любые обобщения по поводу того, что и как думают русские, американцы или китайцы, всегда опасны. Но справедливости ради надо отметить, что некоторые исторические факторы влияют на наши воззрения даже сегодня. Многие из первых поселенцев моей страны были вынуждены оставить Англию, потому что посмели критиковать правительство. Отсюда ясно, почему даже 400 лет спустя в американской культуре так высоко ценится возможность сказать публично, что в правительстве сидят дураки (хотя возможно, именно сегодня подобное заявление является истинным, как никогда). И нам трудно понять, что в большинстве других культур такой возможности не придается решающего значения.
Еще важнее, что Соединенные Штаты никогда не переживали длинных периодов национальных бедствий, чего, к сожалению, нельзя сказать о России. У нас всегда было в достатке хлеба и земли. С 1812 года на нашу территорию не вторгалась ни одна иностранная держава. Но и та война, как и все другие, в которые мы были вовлечены впоследствии, причинила населению относительно незначительные неудобства даже по сравнению со странами Западной Европы, не говоря уже о России. Мы не голодали даже в самые трудные с точки зрения экономики времена, у нас никогда не было продолжительных периодов смуты и беззакония, мы не имели чрезмерно жестоких правителей, и количество политических заключенных у нас всегда было минимальным.
Насколько я знаю, было только два исключения во всей нашей истории, и оба они затрагивали лишь отдельные регионы. Первый такой период случился сразу после окончания гражданской войны в 1865 году, когда некоторые области побежденных южных штатов испытали немалые лишения. Второй период затронул жизнь моей матери. Великая депрессия 1930-х вызвала коллапс экономики. Жизнь была трудна в каждом регионе Соединенных Штатов. Люди теряли не только работу, но и жилье. Некогда преуспевающие бизнесмены вынуждены были продавать яблоки или карандаши на улице. И все же несмотря на экономические проблемы, этот период нельзя расценивать как национальную катастрофу — за исключением Оклахомы, где как раз в то время росла моя мать, и нескольких соседних штатов. Этот сельскохозяйственный регион поразила жестокая засуха, и в течение нескольких лет там не было дождей. Ветер поднимал выжженную землю, создавая пыльные бури такой силы, что не было видно солнца. Бури продолжались в течение многих месяцев, не позволяя местным фермерам даже выйти из дому, потому что на улице просто нечем было дышать. Больные поумирали, а здоровые сильно голодали.
Чтобы выехать за пределы штата, отчаявшиеся оклахомцы брали штурмом любое транспортное средство. Оказавшись в положении изгнанников, они столкнулись с самыми уродливыми сторонами капиталистической системы. Крупным предпринимателям был на руку приток дешевой рабочей силы — ведь голодающие соглашались работать за самую мизерную плату. Беженцев сгоняли в лагеря, построенные крупными промышленниками, где их избивали, а то и убивали полицейские, состоявшие на содержании у компаний. Если же они покидали лагеря, их могли избить или застрелить местные жители, которые считали, что из-за них лишились работы. Это было ужасное время, и большинство американцев до сих пор не верит, что все действительно так и происходило.
Моя мать, как вы догадываетесь, никогда не рассказывала мне об этом периоде своей жизни. Однако, став взрослой, она приобрела весьма неординарные политические взгляды — не просоветские, но антикапиталистические. Она стала интересоваться русской литературой XIX—XX веков и этот интерес передала своим детям. Моя младшая сестра в университете специализировалась на изучении русского языка. В рамках данного курса студенты должны были на время занятий выбрать себе российские имена. Но сестра пошла еще дальше. Если мой отец имел американское имя, которое его родители использовали как замену имени русского, то она решила заменить российским именем американское, данное ей при рождении. Официально ее зовут Абигейл, но после окончания университета и друзья, и родные звали ее Ася.
Моя мать была школьной учительницей, а когда в 1989 году она вышла на пенсию, они с отцом уже жили раздельно. Она бросила свою квартиру и почти все имущество, купила маленький фургон, загрузила в него кое-какие пожитки и уехала к индейцам. Оставшиеся пять лет своей жизни мама провела в индейской резервации, на добровольных началах обучая детей.
Отец уволился с работы в 1984 году. А десять лет спустя он был официально уведомлен о том, что правительство больше не считает, будто он располагает какими-либо знаниями, которые могут представлять интерес для врагов государства. Кроме того, официальные лица, видимо, уже прочли в газетах, что Советского Союза больше нет, — факт, который до сих пор неизвестен некоторым американским военным. Поэтому правительство уже не возражало против возможного визита отца в Россию. К сожалению, ему было уже 70 лет, и он не мог совершить такую поездку.
Что же касается меня, то я тогда не очень стремился в Россию. В советское время у меня не было желания изучать то, что показывали иностранным гостям гиды «Интуриста». Но и позже, когда появилась возможность путешествовать самостоятельно, я все никак не мог решиться на поездку, потому что не был знаком лично ни с одним русским и считал (в значительной мере я так считаю и сегодня), что иностранец, который пытается самостоятельно путешествовать по России, не зная русского языка, испытывает больше проблем, чем двадцатилетние «Жигули».
В 1994 я начал вести журнальную колонку Makeready. Она быстро стала популярной, и со временем в нескольких европейских странах, в том числе и в России, появились ее переводные версии. Однажды я заметил, что получаю значительно больше писем от русскоязычных читателей, нежели из других государств, где публиковались мои статьи. И это при том, что электронная почта в России тогда была намного дороже, чем в Западной Европе, да и в надежности сильно уступала. Кроме того, многие мои корреспонденты испытывали серьезные проблемы с английским языком. И тем не менее я не просто получал множество комментариев, но они в техническом отношении были более грамотными, нежели те, что приходили из других стран. У меня зародилось подозрение, что общепринятое мнение о русских как о серьезных специалистах в технических науках является вполне обоснованным.
В конце 1997 года издатель журнала «КомпьюПринт», в котором публиковались мои статьи, был по делу в Соединенных Штатах. Заодно он хотел встретиться со мной и поговорить о возможности издания на русском языке моей книги «Photoshop для профессионалов». Поскольку я живу недалеко от Нью-Йорка, этот вопрос было удобно обсудить в моем доме. Здесь с помощью бутылки очень хорошего старого канадского виски мы стали друзьями, и он не замедлил пригласить меня в Россию. К сожалению, случившийся вскоре экономический кризис в Российской Федерации сделал такую поездку маловероятной. Поначалу трудно было получить объективную информацию о происходящем, поскольку американские газеты полагали, что все проблемы экономики автоматически решились после падения советского режима, а такие вещи, как крах банковской системы, — не более чем мелкие неприятности. Но мне тогда удалось побывать в других странах, где информация о том, что же произошло в России, была более точна. Когда ситуация нормализовалась, мы вновь стали обсуждать возможность моего приезда. Однако прошло несколько лет и несколько фальстартов, пока наконец мы не договорились, что я выступлю на презентации русского издания книги «Photoshop для профессионалов» во время выставки «ПолиграфИнтер-2003».