![AD](/_bal/img/money.png)
Важным для продвижения революции Тома Санкара, считавшийся харизматичным лидером, считал личный пример. Президент жил на жалование армейского капитана, составлявшее $450 в месяц, а президентский оклад в $2000 перечислял в сиротский фонд (после свержения и убийства Санкары оказалось, что его личное имущество состояло из старого автомобиля «Пежо», купленного ещё до прихода к власти, холодильника со сломанным морозильником, трёх гитар и четырёх велосипедов). Одним из первых нововведений его правительства стало обнародование доходов и счётов всех госчиновников.
Более того, Санкара запретил устанавливать в своем кабинете кондиционер, поскольку ему «стыдно перед людьми, которым недоступна такая роскошь», и отказался санкционировать развешивание своих портретов в публичных местах и офисах в связи с тем, что «у нас в стране таких, как я, семь миллионов». Был продан весь правительственный автопарк, состоявший из «Мерседесов», вместо которых для нужд министров были приобретены «Рено 5» — самые дешёвые на тот момент автомобили в стране. Санкара урезал зарплаты чиновников, а также запретил им пользоваться личными шоферами и летать по авиабилетам первого класса. От чиновников требовалось сменить дорогие западные костюмы на традиционную хлопковую тунику, сшитую местными жителями. Под новый год администраторов обязывали сдать по месячному окладу в пользу социальных фондов. Уволив однажды половину кабинета, Санкара отправил их на коллективные фермы — трудиться на земле, «где от них будет больше пользы». Уже через три года после прихода Санкары к власти (в 1986 году) Всемирный банк констатировал, что в Буркина-Фасо искоренена коррупция [10]
Иван Дмитриевич досматривал последнюю газету, когда в гостиную без стука вошел частный пристав Соротченко. Вслед за ним ввалился какой-то полицейский с мешком в руках.
– Важнейшая, Иван Дмитрич, улика, – сказал Соротченко. – Газеточку позвольте. – Взял газету, хотел положить ее на стол, но почему-то передумал, расстелил на крышке рояля. Затем кивнул полицейскому: – Давай!
Тот развязал мешок, пристроил его устьем на газете и бережно, слегка потряхивая, поднял. На рояле осталось лежать нечто круглое, желтовато-коричневое, жуткое, в чем Иван Дмитриевич не сразу признал отрезанную человеческую голову.
– Нашли, Иван Дмитрич! – объявил Соротченко. На его толстой усатой физиономии читалось окрыляющее сознание исполненного долга.
– Ты зачем ее сюда притащил, болван? – заорал Иван Дмитриевич, с трудом одолевая подступившую к горлу дурноту.
Соротченко погрустнел:
– Эх, думал порадую вас…
– Да я тебе кто? – кричал Иван Дмитриевич. – Ирод, что ли? Чингисхан? Дракула? С чего мне радоваться-то?