Собрание людей с безупречными репутациями и безусловными заслугами и без людей с плохими репутациями и средними заслугами — само по себе важнейшее общественно-политическое событие. Такое собрание не может не быть влиятельным в любом сколько-нибудь сложном обществе, в том числе и в нашем. Это и есть в некотором смысле образ Академии в ее идее, вне отношений к административным дрязгам.
Именно поэтому мы не стали в главном материале этого номера разбирать нюансы законопроекта о реформе РАН, принятого во втором чтении и отложенного на осень с возможным откатом назад во второе чтение. И тем более не стали говорить про интриги и неудобные ситуации, в которые попали Министерство образования и науки, чиновники администрации президента, правительство, депутаты, разного рода подхалимы и прочие достойные люди, участвовавшие в титаническом труде по срочному преобразованию очень плохого закона в плохой.
Случилось нечто гораздо более важное.
«У этого нелепого проекта есть и положительные последствия. Он привлек внимание общества к науке», — заявил в понедельник академик Владимир Захаров. Но не только это. Он изменил общественную ситуацию вокруг науки, и у нас, возможно, впервые с начала судьбоносных реформ 90-х, появился шанс что-то изменить к лучшему в этой важнейшей сфере (наука же придает смысл не только себе самой, но и нам всем: без участия в мировом прогрессе мы все лишаемся важного смысла жизни).
До этого момента политическая ситуация в большинстве сложных областей жизни (не только в науке) была такой. Государство с начала 90-х время от времени пытается все революционно реформировать. Причем «все» — это на самом деле законы и экономическо-имущественные правила. Реформы пока имели дело со структурами и деньгами, а не с людьми — что в образовании, что в науке, что в медицине. Время от времени эти атаки удавалось отбивать. Но кому? Таким же чиновникам и хозяйственникам, которые, как правило, оказывались «в сложное время» во главе академий, вузов и прочих «учреждений». Они могли отбивать нападки и добывать какие-то крохи на работу, поэтому их все терпели. Эта политическая система, где лукавые хозяйственники сдерживают явно ненавидящих объект реформ реформаторов (и наоборот), была стабильна, но приводила к упадку.
Сейчас впервые в сфере науки возникла третья сила — собственно великие ученые, которые и за развитие против застоя, и за реформы, но против реформаторского идиотизма.
И это ответ на вопрос, который все задают уже 25 лет: а возможны ли у нас «нормальные реформы» — в смысле не катастрофические по отношению к людям и структурам, которые реформируют? Возможны, если в обществе есть класс людей, которые поддерживают разумные изменения и не поддерживают неразумные.
Ну их теперь, эти лагеря! Дело не в том, кто из административных «крокодилов» лучше или хуже, дело в том, как изменить организацию науки, чтобы преодолеть фантастическую бюрократию
В науке именно такая ситуация. Сейчас объединились и те, кто воевал против Академии, и те, кто указывал на провалы и злоупотребления в противоположном лагере — министерстве. Ну их теперь, эти лагеря! Дело не в том, кто из административных «крокодилов» лучше или хуже, дело в том, как изменить организацию науки, чтобы преодолеть фантастическую бюрократию, организовать здоровую научную конкуренцию, вернуть высокие цели и оптимизм в научную среду.
И ключевой этап — не бодание за поправки к закону, а проект изменений во всей научной и инновационной сфере. Даже у великих ученых здесь могут быть разные мнения и модели, но дело не в моделях, а в том, что хороший проект имеет разные части, которые можно корректировать и рационально и спокойно обсуждать, если не мешают лоббисты и прочие интересанты.
Но главное — управление в науке, как и в некоторых других ключевых областях, не может обойтись без качественной (и, соответственно, честной) научной экспертизы. Для чиновников такие вещи сложны (рейтинг вузов получился ужасным, а конкурсы мегагрантов — неплохими). А вот когда есть плотное научное сообщество, собранное по заслугам и репутациям, без оглядок на административные регалии и учрежденческий лоббизм, — это уже несложная задача.
Понятно, что сама по себе великая наука (без системы внедрения, промышленности и многого другого), наверное, не возникнет. Но лиха беда начало — в науке теперь изменения возможны, будут возможны и в других областях. Понятно, будет сложно: чиновникам легче с недвижимостью, потоками денег и бумажками, чем со свободными и знающими людьми. Но уже есть шансы.